Сатино - калужская деревня в 8 километрах от Боровска – была местом нашей летней практики после первого курса. На склоне холма стояло около тридцати больших выгоревших армейских палаток на деревянных помостах. В каждой палатке размещалось от 4 до 10 человек. В нашей палатке № 17 проживало только четыре обитателя. Помимо меня ими были Костя Кузяев, Лёня Турыкин и Пётр Икаев. Вообще-то Петра Икаева звали Сашей Пикаевым. Но Костя (самого его звали «Казя») превратил первую букву его фамилии в инициал. Новое имя понравилось Петру, и он охотно стал на него отзываться.

Пётр был самым лучшим соседом из тех, что мне доставались за всю мою жизнь. Это был законченный флегмат. Всё свободное время он лежал на провисшей пружинной кровати и читал книги. Говорил крайне редко, только по делу, и очень тихим голосом. Однажды Лёня Турыкин предложил ему поиграть в тарелочку фрисби. Пётр отказался. Лёня пригрозил, что привяжет того к кровати. Пётр поленился возражать. Когда Лёня прикрутил его к койке альпинистским троссом, Пётр вежливо попросил привязать ему книжку так, чтобы он мог перелистывать страницы языком.

Иногда Пётр проводил с нами краткую антисоветскую политинформацию. Делал прогнозы на будущее. Все они в точности сбылись. Поэтому много лет спустя, я всегда делал погромче радио, когда слышал тихий голос Петра. Тот работал аналитиком Фонда Карнеги и рассказывал о либерализме и общечеловеческих ценностях, европейском выборе России, а также необходимости совершенствовать демократию и развивать гражданское общество. Однажды, услышав голос Петра, я не смог поверить свои ушам. С несвойственным ему металлом в голосе, тот бодро вещал о необходимости укрепления оборонного комплекса, превращения обычной демократии в суверенную, а также о том, что у России есть только два союзника – её армия и флот. В конце передачи сообщили, что своими мыслями с радиослушателями поделился профессор Института международных отношений Пикаев. На очередной встрече выпускников я подсел к Петру, поздравил с новым назначением, а затем поинтересовался причиной трансформации его политических взглядов. «Это говорю не я, а моя говорящая голова», - сказал Пётр, наполняя фужер. Потом посоветовал мне меньше слушать радио и смотреть телевизор. Последний совет Пётр мог бы мне и не давать. Лет двадцать назад я перестал платить за коллективную антенну и мне обрезали кабель. Меня заела жаба терять стольник в месяц. Моя первая жена Катя любила повторять: «Твои многочисленные недостатки я могу тебе простить за твоё единственное достоинство. Ты – жадный»

Вскоре Петра нашли мёртвым в его квартире на Мальте. Дверь была заперта изнутри. Основная версия – несчастный случай.

Другой мой сосед и друг Леонид Турыкин внешне являл прямую противоположность рафинированному профессорскому сыну Петру. Лёня решил олицетворять дикое, природное, крестьянское начало. С вызовом носил кирзовые сапоги с портянками. Сняв сапог любовно осматривал ножные мозоли, а затем поучал окружающих: «Перематывая портянку, ты оздоравливаешь микроклимат своего сапога». Роль почтальона Печкина давалась Лёне трудно, так как с крестьянским бытом он был знаком только дистанционно. Его мама была врачом-офтальмологом, а отец – геологом. Сам Лёня закончил элитную сороковую школу с преподаванием предметов на английском языке.

Стремление Леонида быть ближе к народу не противоречило моим нравственным установкам и поэтому мы быстро проложили дорогу наверх холма, к пчеловодческому техникуму. Учащихся там девушек называли «пчёлками». Пчёлки охотно угощали нас мёдом. Причём, в прямом смысле этого слова.

Лёня хорошо рисовал, хотя никогда не учился этому. Особенно ему удавались шаржи. Когда началась компания по выбору Геи, он самозабвенно готовил агитационные материалы с портретами Коли Юдина, Вани Гачика и Алексея Кирилюка по кличке «Борода». Под раздачу попали также Андрей Кобяков (Бяков-младший) и Алёша Трепнау (Брау), которые хотя и не были зарегистрированными кандидатами, но всё равно стали героями плаката: «И Брау, и Бяков – обеи, Пригодны для звания Геи». Стоит ли говорить, что всех этих абсолютно ни в чём не повинных студентов художник изобразил в самом неприглядном виде. Теперь это назвали бы чёрным пиаром.

Недавно я встретил Андрея Кобякова. Участие в тогдашних выборах повлияло на его дальнейшую судьбу. Из его визитной карточки я понял, что он профессионально занимается политикой и даже возглавляет целое учреждение под названием, если не ошибаюсь, «Институт прогрессивного консерватизма».

Непосвящённому читателю сообщу, что сатинские геи не имели ничего общего с людьми нетрадиционной ориентации. Гея – богиня земли. А вся компания по её выбору – весёлая студенческая игра в политические выборы в отсутствие выборов настоящих.

В отличии от Турыкина я предпочитал белый пиар и согласовывал тексты с кандидатами. Так однажды кандидат в Геи Коля Юдин (Колюня), популярность которого была близка к популярности Грудинина, попросил меня сочинить ему текст, превозносящий его и одновременно порочащий фаворита предвыборной гонки Кирилюка. Колюня был хорошо известен в театральных кругах Москвы как умелый спекулянт дефицитными билетами. Через минуту текст был готов:

Знают Колюню Таганка и Бронка
Неужто его обойдёт Бородёнка?!

Лозунг повесили напротив изображения Бороды в майке "Олимпиада-80". Такая майка отображала почвенническую сущность этого кандидата. Он шёл от национально-патриотических сил. Колюня же позиционировал себя как западник. Его изображали в майке с британским Юнион Джеком и за ним стоял праволиберальный электорат.

Противная сторона отвечала своими лозунгами:

Победы нет ушастому Колюне
Мы всё равно Колюню переплюнем

По ночам над лагерем неслись вопли: "Хочу Шаргай!" - так звали ещё одну кандидатку, по популярности равную Ксении Собчак.

Наши предвыборные усилия закончились ничем. Мы не смогли переломить ход выборов и продвинуть нашего кандидата Колюню, несмотря на то, что в последний момент он создал предвыборный блок с леволиберальным Ваней Гачиком, политические убеждения которого были близки к взглядам позднего Явлинского. Геем стал Кирилюк. Лагерь наполнился ликованием и воплями «Гей, гей Борода». В наши время такие крики звучали бы более, чем странно.

Четвёртым жильцом нашей палатки был Костя Кузяев или попросту Казя. Это был очень одарённый человек, писавший и иллюстрировавший рукописные книги. Казя мог быть весьма саркастичен. Он хорошо говорил по-английски, любил группу «Пинк Флойд» и страдал, когда по радио передавали песни в исполнении Валерия Леонтьева. Казя был убеждённым пацифистом, и я очень удивился узнав, что он происходит из военной семьи.

Пойма реки Протвы была местом ночного времяпровождения. В этом таинственном слове слышались отзвуки слов «поймать», «поить» и «поиметь». Причём поймать и поиметь можно было не только кого-то или что-то. Нередко приходилось быть пойманному самому. Ловил студентов огромный и страшный преподаватель Христофоров, которому были известны все дырки в заборе. Из двухсот студентов нашего курса ночью на пойму не ходили лишь трое. Двое из них – Казя и Пётр – жили в нашей палатке. На пойму им ходить было лень. Третьим был Шамиль Имамитдинов. На пойму он не ходил, так это официально было запрещено.

На улице стоял олимпийский 1980-й год. В связи с этим, практику нашу передвинули так, чтобы мы не болтались по олимпийской Москве и не портили её праздничный вид. Коля Юдин решил провести одиночную акцию протеста против этого неправомерного решения. Он отправился в столицу в ужасающем брезентовом балахоне, из тех, в каких обычно рисуют смерть с косой. При этом паспорт с московской пропиской и студенческий билет были у него в полном порядке. Его останавливали у каждого столба, но в Москву пропустили.

Много лет спустя, я задумался, что, кроме приятного общения с друзьями, дало мне Сатино? Вспомнил только одно. Как-то, гуляя со своими детьми по лесу, я показал им цветочек "Бересклет бородавчатый". Это, на какое-то время чуть укрепило мой хилый родительский авторитет.