11 сентября 2022 года ушел от нас замечательный человек ОСЕТРОВ АЛЕКСАНДР ЕВГЕНЬЕВИЧ, выпускник 1957 года кафедры географии полярных стран (ныне криолитологии и гляциологии), инженер 1 категории лаборатории оптимизации землепользования кафедры рационального природопользования, Заслуженный работник Московского университета (2012).

 

Он окончил географический факультет и проработал на нем 65 лет, последние годы на кафедре РПП. Занимался он оценкой сельскохозяйственных земель, историей землеустройства нашего государства, динамикой сельского расселения и многими другими важными вопросами, преподавал на геофаке. 

 

Александр Евгеньевич помогал многим в подготовке диссертаций. К сожалению, сам не был защищенным, но был глубоким ученым. Он был истинным природоведом и душой нашей компании. С ним было интересно бывать на природе. 

 

Мы очень сожалеем, нам будет его не хватать. Я говорю от имени не столько его коллег по работе, сколько от имени его друзей вне стен МГУ. 

 

 

 

 

Краткая биография А.Е. Осетрова:

 

1952 – 1957 гг.- учеба на географическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова, кафедра северных и полярных стран.

 

С 1957 гг. - сотрудник географического факультета:

 

1957-1958 гг. - работа в Нижнеобской экспедиции (кафедра северных и полярных стран)

 

1958-1963 гг. - работа в Украинской экспедиции

 

1963-1989 гг. - работа в лаборатории оценки сельскохозяйственных земель

 

С 1990 г. - сотрудник лаборатории оптимизации землепользования.

 

Научные интересы:

 

Оценка и использование земель, землепользование, Московский регион, Нечерноземная зона России.

 

 

 

 

 

Было солнечно, весело и шумно, душевно и ностальгично...

Выпускники геофака разных поколений съехались в Сатино на II Съезд географов.

 

Это видео передаёт главное - ощущение тепла и радости от встречи с друзьями и прошлым.

Фрагмент из фильма "II Съезд географов в Сатино".

Глава III. ГЕО-ШОУ"

Церемония открытия Съезда, выступление Андрея Бредихина и Андрея Глазовского, Большие Сатинские Игры: конкурсы "Могучая кучка", "Прямая извилина", "Меткий глаз", "Портрет декана Н.С. Касимова", "Ёмкий живот", "Добрый сеятель" (конкурс на дальность распространения географических знаний) и "Перетягивание Сатинского меридиана"; рок-н-ролл на поляне под первоклассную группу Дениса Мажукова, выступление выпускников 1981 года, салют.    

 

Снимал ОЛЕГ КОСТРОВ (видеооператор Калужского ТВ).

Монтировали - ВЕРА и ОЛЕГ КОСТРОВЫ (Калуга).

 

Видео "Глава III. ГЕО-ШОУ" - https://www.youtube.com/watch?v=nO_S3PTPPZI

 

 

Церемония открытия Съезда. Выступает Андрей Глазовский.

 

               Открытие Съезда. Все поют "Глобус"                                    

 

                                                     Выпускники 1972 года

  

                                                                 Открытие Съезда 

 

 

 

         Открытие Съезда. Выпускники 1986 года            

 

 

Большие Сатинские Игры. Конкурс на "Перетягивание Сатинского меридиана"

 

Врученик приза победителям Больших Сатинских Игр - сборной экономпотока

 

Медпункт. Выпускники 1976 года

 

Ночные посиделки. Выпускники 1974 года

 

Ночные посиделки в камералке

 

Макс Перов готовит свой фирменный плов

 

              Ночной костёр. Выпускники 1984 года 

 

Память сохраняет не самое важное, а самое яркое... Школа научной дискуссии. Хлеб наш насущный. Эх, прокачу! Общественные дисциплины и одноименная активность. Студенческий футбол и прочая физкультура. "Стоят столы дубовые, кругом идут занятия...". Космические снимки и режим секретности. Что было помимо учебы. Байки стр-р-рашные и не очень. Военка, НСО и научная фотография.

 

 

Университетские интерьеры 70-х, которые мы застали, были классическими, эстетическиотсылающими к XIX веку – дубовая мебель, паркет и стенные панели, двери аудиторий с латунными табличками. Даже лифтовые кабины внутри соответствовали общему Большому Стилю оформления «сталинских высоток» – деревянная обшивка и зеркала. Как-то, уже в 2000-е, я побывал в одной из высоток, в гостинице «Украина» (ныне Radisson Collection Hotel), так и там везде чувствовались те же ностальгические дизайнерские нотки, и в похожих интерьерах, и даже запахах, ведь строилась эта очередная высотка сразу после завершения строительства ГЗ в 1953 г. 

 

В таком же стиле явила себя знаменитая аудитория 2109, где мы, одно из непрерывных поколений студентов-географов, слушали и конспектировали общие лекции для всего курса. Начиналось всё обычно с переклички, не сразу самые ушлые студенты сообразили отвечать «за себя и за того парня». Но эту наивную хитрость работники учебной части быстро раскусили. Тогда нам казалось забавным, что на нашем курсе были двое студентов с фамилиями, как будто отвечающими на вопрос «Каких?» И весь курс оживлялся, если именно этих студентов не было на перекличке. Звучало это так: «Рабочих? Нет! Широких? Нет!»

                                                                    

Лекции, практически все, для меня были и занимательными, и содержательными. Как правильно, что базовые предметы читались для всех студентов разных (впоследствии) специальностей. Именно тогда, на мой теперешний взгляд, закладывались основы научного мышления (ну, у кого оно вообще формировалось, а это не сто процентов!)                                   

Общую геологию преподавал профессор Г.С. ГОРШКОВ с геологического, читал как раз для уровня первого курса, т.е. с обилием ярких примеров, простых закономерностей, не уходил и от объяснения проблемных тем. Например, вопрос об агрегатном состоянии ядра Земли мы решали общим голосованием. Партии «твердого» и «жидкого» ядра поделили голоса примерно поровну, что как оказалось, в точности отражало состояние научного знания на тот период. Как считают геофизики сегодня, внешнее ядро - в квазижидком состоянии, а внутреннее — наоборот, в квазитвердом. Мы всем курсом очень выросли в собственных глазах, так просто разделавшись с этим дискуссионным вопросом. 

 

Введение в физическую географию излагал академик К.К. МАРКОВ. Надо было очень внимательно вслушиваться в его негромкий голос, чтобы попытаться усвоить хотя бы малую долю уникальной информации, которую он пытался нам передать. Причем значительную часть научных результатов он, как и другие лекторы, получал «собственноручно» в ходе экспедиций, и эти, новейшие на тот период, знания были положены в основу курсов. Вряд ли я тогда был в состоянии это оценить. Только со временем я понял, как же нашему поколению повезло учиться у таких зубров географической науки, некоторые из которых помнили еще реалии самого начала XX века!

 

Ну, а чтобы и мы не забывали эти реалии, существовал и существует Музей Землеведения, «вершина географической науки» во всех смыслах. Этикетки экспонатов на пожелтевших картонках, некоторые еще со старым правописанием, старинные приборы, потускневшей латунью отражающие свет люстр, портреты корифеев на стенах, выполненные «под старину» витрины с образцами – все это позволяло окунуться в атмосферу первооткрывателей, пусть ненадолго, но почувствовать себя в их рядах. Кто из географов МГУ тайком не лизал огромный красно-синий штуф каменной соли или не гладил оплавленную поверхность железного метеорита, прилетевшего из космических глубин? Но были и новейшие экспозиции. Навсегда запомнилось посещение т.н. «темной комнаты», где нам демонстрировали свечение минералов в ультрафиолете. У некоторых студентов, в т.ч. и у меня, при этом ярко светились белые узоры на синтетической рубашке. 

 

С основами экономической географии знакомил нас артистичный и элегантный профессор Ю.Г. САУШКИН. Он, как и многие другие преподаватели, читал, опираясь на собственный учебник, но никакой учебник не заменил бы непосредственного общения (пусть и на некоторой дистанции) со специалистом высшего класса. 

 

Главная задача лекций для первокурсников, на мой нынешний взгляд, это увлечь студента, развернуть сложную, интересную и порой противоречивую картину учебного предмета, который отражает ту или иную сторону окружающего мира, такую же непростую и неоднозначную. И с этой задачей наши ведущие преподаватели справлялись с блеском. Вообще, чтение лекций для большой аудитории слушателей требует определенного артистизма. Не у всех это получалось в равной степени, но от этого содержательная часть не становилась менее важной. Другое дело, что оставалось у нас в головах в таком случае. Но это уже проблемы студента, а не преподавателя.

 

Вводный курс биогеографии читал профессор А.Г. ВОРОНОВ. Хорошо запомнилась его седая кудрявая голова, венчающая крупную фигуру за кафедрой. Он, как и другие лекторы, сопровождал свою речь рисунками мелом на передвижной рулонной доске, которую надо было со скрипом проворачивать снизу вверх. И порой перед аудиторией на этой черной ленте выползали, в лучшем случае, не до конца стертые формулы математика РЫБНИКОВА, а в худшем — хулиганские рисунки и надписи студентов с предыдущей пары.

 

В этой же аудитории проходили лекции по гляциологии профессора Г.К. ТУШИНСКОГО. На них специально прорывались даже студенты других факультетов. И было что послушать и на что посмотреть! Леденящие кровь гляциологические байки про поиски засыпанных лавиной лыжников, тела которых искали металлическими щупами, вынимая иногда то глаз, то кисть руки... А объяснение понятия «энергия оледенения» не забыто до сих пор. Мне запомнилось примерно так: «Вот у вас (студентов) стипендия тридцать рублей (на самом деле сорок — И.Р.), а у меня зарплата – триста рублей. У вас к концу месяца ничего не остается, и у меня ничего. Ну, и сколько вы можете накуролесить на свою стипендию? Максимум, разбить стекло в «Тайване» (для тех, кто не помнит – стеклянная пивная возле китайского посольства — И.Р.). А сколько я могу всего сделать на свои триста? В десять раз больше! Поняли теперь, что такое энергия оледенения? При одинаковом нулевом балансе аккумуляции и абляции (этот термин всегда вызывал нездоровое оживление у аудитории — И.Р.) энергия оледенения у конкретных ледников может сильно отличаться».                                                                    

А демонстрация приемов горнолыжной техники на столе, чтобы повороты тела и ног были хорошо видны, имела для меня заметные последствия. Во-первых, я записался в горнолыжную секцию, отчасти из интереса и автоматического зачета по физкультуре. Во-вторых, в последующие полевые сезоны, на многочисленных спусках по крутым сыпучим сланцевым или скользким травяным и снеговым склонам удалось избежать падений и серьезных травм (ну, почти), следуя простому правилу, которое впервые я услышал как раз от профессора Тушинского: «Колени к склону, плечи от склона».

 

Профессор К.А. САЛИЩЕВ излагал нам основы картографии, начиная с обзора исторических карт, атласов и глобусов. Интересными для меня оказались отдельные моменты, например, способы отображения рельефа (помимо горизонталей еще и штриховой, отмывка, послойная окраска) и варианты передачи топонимических терминов (аж целых пять!). Но вот такого эмоционального контакта со студентами, у К.А. Салищева, так же как и у профессора С.П. ХРОМОВА, не получилось, впрочем, как и у многих других преподавателей. Возможно, сыграла роль большая разница в возрасте, фактически в два поколения.

 

 

Что, на мой взгляд, оказалось полезным при дальнейшей, уже самостоятельной работе, так это убеждение в важности научных дискуссий, в уважительном отношении к альтернативным гипотезам и теориям. Так, существовали разные научные школы ландшафтоведов: Н.А. СОЛНЦЕВ (Москва), А.Г. ИСАЧЕНКО (Питер), В.Б. СОЧАВА (Иркутск), Ф.Н. МИЛЬКОВ (Воронеж). Понятно, принадлежность к Московском университету определяла наш приоритет, но и другие течения тоже принимались во внимание, пусть и в порядке острой критики. Только что появились первые теории, позже составившие основу «Новой глобальной тектоники». Научные зубры с геологического, В.Е. ХАИН и В.В. БЕЛОУСОВ, авторы учебников по тектонике Земли, долго не признавали современных данных. А вот С.А. УШАКОВ, один из первых приверженцев и популяризаторов гипотезы мобилизма, в том числе и в Музее Землеведения, убеждал нас, студентов, в правильности и перспективности этого направления. 

 

Похожая картина научных дискуссий разворачивалась несколько ранее на тему соотношения материковых оледенений и морских трансгрессий. На геофаке МГУ, насколько я помню, приверженцев «маринизма» не было. В таком духе формировались и наши представления о процессах плейстоцена. Но, когда мне пришлось работать в лаборатории тектоники Института геологии Коми филиала АН СССР, возникла научная коллизия между моим шефом, дважды доктором наук, и мною, молодым научным сотрудником, как раз по этому поводу. Он был упорным сторонником морского происхождения глинистых валунных толщ Печорской синеклизы, я – стойким приверженцем их ледникового генезиса. Наша дискуссия возникла не на пустом месте. Дело в том, что именно север Печорской и Западно-Сибирской синеклиз испытал неодонократные трансгрессии. И разобраться в хитросплетении морских и ледниковых отложений было не так-то просто. Но, к чести шефа, он не стал давить своим авторитетом, заявив мне: «Сумеете доказать свою точку зрения в коллективной монографии, выделим вам особую главу. Но оставляю за собой право сделать к ней примечания». Главу я написал, позже она выросла в кандидатскую диссертацию и небольшую монографию. А примечаний так и не дождался.

                             

Наше поколение студентов и молодых научных сотрудников только по  литературе и рассказам старших коллег знало о научных и псевдонаучных дискуссиях в 40-е —50-е годы. Как известно, многие тогдашние споры имели очень серьезные последствия, и не только в сфере собственно науки. Но казалось, что это далекое прошлое. Каково же было мое удивление, когда на рецензию, как редактору институтской стенгазеты, мне передали пухлую папку рукописных страниц, где в плохой стихотворной форме автор излагал ядовитые, на грани доноса, комментарии к концепции новой глобальной тектоники и оскорбительные претензии к ее авторам и последователям. А это было уже начало 80-х. И такой клеветнический опус предполагалось издать и всячески пропагандировать. Насколько живучим оказалось стремление настоять на своей точке зрения, «размазав» оппонентов, не считаясь со средствами и научной этикой! Все-таки нам во время обучения привили некоторые основы корректных научных дискуссий (так я надеюсь).

 

 

Так называлась бессмысленная принудительная деятельность, призванная формировать будущего «строителя коммунизма». Этот идеологический угар несколько приугас к середине семидесятых, но отдельные очаги еще тлели. На первом курсе, из-за старательности и общей восторженности от факта обучения в университете, я вызвался подготовить на семинаре доклад по курсу истории партии (для сегодняшних читателей, видимо, нужно уточнить, какой именно партии; уточняю – коммунистической). Доклад нашему преподавателю БАРУЛИНОЙ понравился и был рекомендован для обнародования всему курсу. И вот я, гордый хорошо, как мне казалось, выполненной работой, с профессорской кафедры в 2109 декламирую этот самый доклад. Думаю, мои однокурсники, и особенно однокурсницы, оценят с любовью подобранный материал и глубину аналитических выводов. Наивные ожидания! Как позже выяснилось, знакомые барышни во время моего доклада перебрасывались записочками, в которых на полном серьезе обсуждали, похож ли Рыжов на кота (у меня только-только пробивались усики), есть ли у него (у меня, стало быть) хвост, и куда он (я) его прячет. Вот и старайся после этого!

 

Историю партии сменил курс диамата. На наше счастье, излагал нам его не какой-нибудь начетчик с философского факультета, а свой доцент В.С. ЛЯМИН, придумавший или разделявший концепцию «географической формы движения материи», такую же иллюзорную, как и все прочие. После были В.В. РАДАЕВ(?) с курсом истмата, А.С. МОКИН(?) с научным коммунизЬмом (именно так он и произносил, копируя Н.С. Хрущева, что ли?). Кстати, никто из них не выглядел фанатичным приверженцем всей этой идеологической белиберды, пожалуй, кроме Барулиной. Чувствовалось, что всё они прекрасно понимали, но идеологические курсы были обязательны, работа для них хлебная и непыльная.  

 

Кстати, знакомили нас и с философскими и социологическими концепциями западных авторов, правда, исключительно в форме критики. Ну, хоть так, и то ладно. А вообще они (преподаватели) были нормальные мужики, кое-кто даже с чувством юмора. Как-то раз В.С. ЛЯМИН пришел на лекцию с фингалом – в воротах хоккейной команды играл без маски, шайбой врезали по лицу. Продемонстрировал перед лекцией свой синяк под глазом и А.С. МОКИН, но, чтоб мы чего лишнего не подумали, сразу оправдался, мол, получил теннисным мячом под глаз. Теннис — и сейчас аристократический вид спорта, а тогда был особенно. 

 

Но если судить объективно, – сколько нашего учебного времени потрачено без всякого смысла! Позже я осознал у себя большие пробелы в области настоящих, непартийных, гуманитарных наук, и в целом, мировой культуры, включая мировые религии. Все это пришлось позже восполнять самостоятельно.                                  

 

Студентов университета с разных факультетов постоянно привлекали для изображения «массового ликования советского народа» во время официальных визитов лидеров дружественных стран. Надо было, стоя вдоль правительственной трассы, изображать энтузиазм, размахивая цветными бумажными флажками соответствующей страны. Место нашего факультета было на Ленинском проспекте, помнится, возле фирменного магазина «Сыр», от фонарного столба № такой-то до его нумерованного собрата ближе к центру. Проносились из Внуково в Кремль закрытые "Чайки" или ЗИЛ-114, за стеклом мелькал профиль очередного менгисту хайле мариама или ле зуана, а студенты, довольные легальным пропуском занятий, разбредались по окрестным кафе и паркам. 

 

Еще одной общественной акцией было патрулирование на Ленгорах группами студентов-дружинников с красными повязками, но это долго не продлилось, умерло само собой. Впрочем, прогуляться в хорошей компании по парковой зоне было даже и неплохо, никого мы ни разу не задерживали, никому не мешали, и нам никто не мешал.

 

На занятиях по топографии запомнился зеркально-линзовый стереоскоп похожий на увеличенного малярийного комара. Момент возникновения утрированного объемного изображения из двух аэрофотоснимков в первый раз ощутимо ударяет по мозгам. Интересно, что у меня (наверное, и у некоторых других) сперва формировался обратный стереоэффект. И только волевым психологическим усилием удавалось сменить его на прямой, нужный для работы. Потом со стереоскопом приходилось работать время от времени. А вот параллаксометр и тем более стереокомпаратор для меня так и остались вещью в себе, хотя и их пришлось пару раз использовать.

 

Стоит упомянуть о дешифрировании аэрофото- и впоследствии первых космоснимков. Для нас, студентов, оказалось в новинку, что при составлении мозаики снимков нужно использовать только их центральную часть, безжалостно отрезая края с оптико-геометрическими искажениями. На наш неискушенный взгляд и на краях все было отлично, а вот поди ж ты! Даже жалко было кромсать темно-серые матовые квадраты. И, кстати, кто забыл, линии, по которым совмещались части соседних снимков, не должны быть прямыми или угловато-ломаными ни в коем случае. Только плавными кривыми. Почему? А чтобы стыки нельзя было принять за линейные объекты при дешифрировании, а еще – чтобы они выглядели «по природному». Для этого два соседних снимка совмещали по наколотым опорным точкам, и, не сдвигая, разрезали получившийся слоеный пирог, впоследствии состыковывая обрезанные части и закрепляя их на картонном планшете.

                                              

Ну, а собственно дешифрирование — процесс известный и не слишком сложный. Для незнакомой территории – даже скучноватый. Но стоило перейти на снимок местности, по которой хоть раз проходил с лопатой, теодолитом или вечером с девушкой, тут же каждая полянка, овражек или группа деревьев заявляла о себе: «Это здесь ты ставил микроклиматическую точку, а здесь копал почвенный разрез… и так далее». Подобный феномен я гораздо позже наблюдал, когда при изучении городской экологии мои студенты, увидев снимок городского микрорайона, в первую очередь искали свой дом или школу, где учились. Для себя я назвал это "присвоением пространства".

 

 

Особая статья – дешифрирование космических снимков. Впервые в 1976 г. в полете корабля «Союз-22» (Быковский, Аксенов) были получены многозональные космоснимки с камеры МКФ-6, и почти сразу они стали доступны на нашем факультете. Ну, как доступны? Нужно было оформлять допуск в секретном отделе, сдавать снимки после работы под роспись, практически как крупномасштабные карты. Зато на них разворачивалась грандиозная панорама северного побережья Охотского моря, с чередованием горных массивов и котловин. Как раз в одной из таких котловин мне, под руководством Г.С. АНАНЬЕВА, довелось работать. Так что опознавательные признаки гольцов и марей, солифлюкционных склонов и речных террас были уже знакомы. Вот как раз на основе такого дешифрирования я и выполнил свою дипломную работу. Впоследствии при подготовке кандидатской диссертации, уже по комплексу разномасштабных снимков, удалось сделать морфоструктурную, морфоскульптурную и неотектоническую карты для прогнозов нефтегазоносности Европейского Севера. А за основы дешифрирования и увязки подспутниковых исследований до сих пор признателен нашему факультету.                                              

Иногда в жизни бывают совпадения, которые, если их вставить в рассказ или роман, покажутся нарочитыми, высосанными из пальца автора. Так вот, космический корабль «Союз-22», снимками с которого я пользовался для диплома, оказывается, был дублером основного советского корабля для программы «Союз-Аполлон», которая успешно была реализована летом 1975 г. и широко разрекламирована. Помните многочисленные значки, конверты, марки (кстати, в Музее Землеведения на тридцатом этаже некоторые почтовые экземпляры были выставлены). Даже сигареты одноименные были в продаже, вроде бы, до сих пор есть (не курю, поэтому не эксперт). Ну, а летом следующего года, как уже упоминалось, отряд Г.С. АНАНЬЕВА работал в Охотском районе, на р. Кухтуй. Как водится, для того, чтобы как-то ориентироваться в многочисленных безымянных ручьях, мы давали им названия. И парочка ручьев с практически одинаковыми очертаниями на карте получила от студентов имена «Союз» и «Аполлон», так эти названия и остались на рабочих картах.                                               

                          

Секретность карт и снимков многим из нашего поколения осложняла работу. Для маршрутов иногда нужно было делать выкопировки с топокарт 1:10 000 и 1:25 000 (они, как известно были секретными; не знаю, как сейчас). Причем выкопировки могли быть только частичными (ну, или первый отдел так считал). И приходилось всячески ухитряться, чтобы получить более менее пригодную основу для работы. Как-то раз разложенные на столах под брезентовым навесом «секретные» кальки разметало порывом ветра по долине. И всем отрядом (а было нас двенадцать человек) мы до темноты лазили по окрестным колючим кустам, пока не нашли все до одной. Для лучшей прозрачности кальку перед копированием протирали растительным маслом, излишки которого после убирали, посыпая листы обыкновенной мукой. Рулон таких, не нужных до поры калек, был однажды оставлен в поселковой арендованной избе. Возвращаемся из аэровизуалки, глядь – рулон с обоих концов погрызен мышами. Конечно, на их месте я тоже бы не удержался – вкусная мука, да еще и с маслом! Самое смешное (или грустное!), что, когда  много позже из зарубежных поездок мы привозили хорошие карты, что свободно продавались в книжных магазинах, например, Будапешта или Софии, их, если работники первого отдела увидят, тут же определяли в спецхран.

 

                                                                        

Занятия на военной кафедре, несмотря на то, что  продолжались в течении трех лет, не задержались в памяти, возможно, вытесненные из нее как неприятные воспоминания по теории З. Фрейда. Готовили из мужской части студентов, не служивших в армии, специалистов по авиационной синоптике и метеорологии. Собственно, это был расширенный курс метеорологии, адаптированный к потребностям авиации и ракетных войск. Преподаватели, от старлея до майора, все были с авиационными знаками отличия, что мне, выросшему в летном училище, напоминало детские и юношеские годы. Помимо специальности, были, конечно, занятия по тактике и строевая подготовка в холле 18 этажа. Ни с каким оружием мы не имели дела, вплоть до краткосрочных военных сборов перед сдачей выпускных экзаменов.                                  

 

Из множества учебных дисциплин на старших курсах в памяти остались береговая и русловая геоморфология, наверное, из-за наглядности процессов абразии, эрозии и аккумуляции. Заполнение осадками входящего угла побережья, формирование томболо (красивое слово!), половодный руслоформирующий режим и прочие геоморфологические процессы до сих пор помню. А одну из курсовых работ я писал по типам речных дельт, по литературным и картографическим материалам. С карстовым рельефом во всем его многобразии знакомил нас А.А. ЛУКАШОВ, тогда совсем молодой преподаватель, недавно вернувшийся из научной командировки в Югославию, где этого карста..!                                                  

Несколько раз я посещал заседания НСО (Научного студенческого общества), где студенты старших курсов делились результатами своих исследований, проведенных сверх обязательной учебной программы. Там я узнал о существовании зимней экспедиции на карпатский стационар и загорелся поучаствовать. Но об этой экспедиции, как и о всех прочих учебных полевых сезонах надо писать отдельно. Там же на заседаниях НСО демонстрировались полевые слайды с обсуждением запечатленного в разных уголках страны. Тогда была популярна немецкая цветная обратимая пленка ORWO CHROM чувствительностью UT-18 или UT-21. Но за ней еще надо было побегать по специализированным московским магазинам. Был даже художественный конкурс слайдов.

 

Раз уж зашла речь о фотографировании, уместно пару слов добавить и о нём. Это сегодня на телефон снимают все, кто умеет и не умеет. А в середине 70-х фотоаппараты были далеко не у каждого. Делать более менее приличные снимки нужно было учиться. И по пособиям, и на собственном опыте. На нашем курсе асом фотографии был Валентин Куртеев, у него уже тогда была «крутая» камера. Я же снимал дешевенькой «Сменой-8», единственным достоинством которой был маленький вес. И разбить или потерять ее где-нибудь на переправе было бы не так жалко. Когда я был в подростковом возрасте, отец, увлекающийся фотоделом, научил меня выбирать кадр, ставить выдержку и диафрагму, проявлять пленку и печатать сами снимки. Поэтому в студенческие времена я уверенно снимал эпизоды нашей жизни и печатал фотографии. Оборудование (увеличитель, бачок, ванночки и красный фонарь) можно было брать напрокат, химикаты — покупать. Собственно процесс происходил в каморке возле умывальников мужского сектора в жилом корпусе. Дверной проем завешивался одеялом, на котором снаружи была табличка, что-то вроде «свет не включать!». И полночи, а иногда и всю ночь приходилось колдовать над проявителем, промывкой и закрепителем. Иногда получались даже неплохие снимки. Курсе на втором (или третьем?) были у нас занятия по научной фотографии, почему-то на геологическом факультете. Учились правильно фотографировать объекты (растения, насекомых, образцы горных пород и прочее), выставлять освещение. Осваивали мы и макросъемку с кольцами, увеличивающими фокусное расстояние объектива. Зачетной работой была съемка облезлого чучела зайца, поставленного на задние лапки. Многое из этих занятий позже пригодилось в полевых условиях.     

 

Там же, на геологическом факультете, студенты-геоморфологи изучали основы минералогии и петрографии. Незабываемое впечатление осталось от просмотра шлифов в поляризованном свете через микроскоп МИН-8 с включенным анализатором. Вставляешь анализатор в тубус микроскопа, и тусклая светло-серая картинка минеральных зерен или кристаллов раскрашивается совершенно фантастическими цветами. Особенно, если в шлифе основные или ультраосновные породы. Повернешь шлиф на предметном столике – вся картинка оживает, как в детском калейдоскопе. Уже на своем факультете были и определение следов обработки древних каменных орудий, работа с палеонтологическими коллекциями, знакомство с движением свинцовых блоков среди обломков породы в мерзлотном наклонном лотке и с моделированием потоков наносов в русловой лаборатории – всего и не упомнишь. 

 

Обобщая, можно сказать, что, конечно, не все дисциплины пригодились каждому. Но нас учили, так сказать, с большим запасом. И это подтвердилось, когда пришлось уже работать самостоятельно.Университетское географическое образование было не только широким, но и глубоким, конечно, для тех, кто хотел его по-настоящему освоить. Попалась недавно на глаза интересная фраза о том, что, получив высшее образование, вы подтверждаете - вас можно чему-то научить в принципе. И в дальнейшем вы можете с успехом обучаться чему угодно. Так оно и вышло.

 

ИГОРЬ РЫЖОВ о себе: выпускник кафедры геоморфологии 1977 года, кандидат геол.-мин. наук, некогда - научный сотрудник Ин-та геологии Коми филиала АН СССР, впоследствии - преподаватель кучи географических, геологических и экологических дисциплин различным студентам, в т.ч. в МНЭПУ и Международном Университете в Москве; координатор учебных программ в проектах UNDP и UNEP, эксперт независимого экологического рейтингового агентства НЭРА (позже - Интерфакс-ЭРА), консультант в области экологического образования, автор учебных и научно популярных книг для школьников об экологии. 

 

 

Фрагмент из этих воспоминаний И.Рыжова о жизни в общежитии "КАК И ЧЕМ ЖИЛИ" - уже был опубликован на Геограде 18 августа 2022 г. - http://www.geograd.ru/node/18681

 

                                            Родная кафедра.

 

                                            Посвящение в геоморфологи. 1973 год.

 

                    Геоморфологи-1977. Практика в Карпатах. 1974 год.

 

                                         Геоморфологи, выпуск 1977 года.

 

                               Выпускники-1977 на военных сборах. 1977 год.

 

                       Геоморфологи-1977 на встрече курса. 2002 год.

 

                                            На берегу обмелевшего Арала.

 

                  Игорь Рыжов на Конференции по экообразованию. Корк, Ирландия.

 

      Игорь Рыжов на семинаре по оценке последствий изменений климата. Хельсинки.

 

                                             Выпуск-1977, ДК МГУ, 2002 год.

 

Отдельное поздравление тем выпускникам нашего факультета, которые приехали в МГУ из дальних и ближних городов Советского Союза, потом России. Это почти половина всех выпускников геофака!

 

О жизни в общаге, ставшей для них родным домом, рассказывают географы юбилейного выпуска-1977 НАТАЛЬЯ РЫЖОВА и ИГОРЬ РЫЖОВ.

 

 

 

РЫЖОВА (НЕСТЕРЕНКО) НАТАЛЬЯ, выпускница кафедры биогеографии 1977 года, доктор педагогических наук, кандидат биологических наук, профессор МГПУ, прожившая в этой комнате целых 3 года

 

               

Наверное, у каждого иногороднего студента в жизни есть «своя комната». И это не только помещение. Это такой образ жизни, взаимоотношения, особая атмосфера, физическая и социальная среда, к которой сначала сложно привыкнуть, а потом невозможно забыть. Это особое «братство» (в нашем случае – «сестринство»). Я жила в 7 корпусе в комнате № 238. 

 

На этаже – кухня, душевые с несколькими кабинами, туалеты, комната с раковинами, где мы умывались и стирали. Стирать можно было еще и в подвале, в постирочной. Там же все и сушили. Постельное белье нам меняли, главное было не пропустить нужный момент. Если по какой-то причине не сможешь прийти к коменданту со своими грязными простынями, то так и будешь спать на них еще неделю. Почему-то помнится, что все боялись потерять полотенце, так как без него не принимали.

 

Еще в корпусе был читальный зал, где мы готовились к экзаменам. (Иногда в комнатах просто невозможно было учиться из-за шума, общительных соседей и еще более общительных гостей.) Музыкальная комната размещалась недалеко от входа. Там стояли пианино, стулья, стол. Любой желающий мог прийти и спокойно поиграть на музыкальном инструменте. Или просто расслабиться, отдохнуть от общества. С левой стороны от входа находилась телевизионная. Обычно ребята смотрели там спортивные передачи. Ключи выдавал вахтер. На вахте был телефон. Где-то там же стоял столик (?) для писем. Их приходило много. Были письма, которые лежали месяцами,  – то ли адресат выбыл, то ли адрес был ошибочным. Они ужасно мешали искать свои. Почему-то это запомнилось.

 

 

В комнатах стояла мебель: четыре кровати, шкаф для одежды и шкаф для книг. Центр помещения был занят большим круглым столом со стульями. Тут мы ели и выполняли домашние задания. Возле каждой кровати – тумбочка. У меня, как и у многих, над кроватью висела полка для книг и всякой мелочи. Конечно, не хватало ни горизонтального, ни вертикального пространства. Было невероятно тесно даже для четырех человек, но у нас, бывало, жили даже шестеро. В общем, временами комната превращалась в проходной двор.

 

Тогда существовало такое правило: один курс живет три года на Ломоносовском проспекте, потом переходит в высотку, а следующий обитает в этом общежитии только два года. Нам не повезло: мы жили в своей комнате 238 долгих три года. За это время ее обитатели не раз сменяли друг друга. Неизменными оставались только мы со Светой Рыжковой (Зотовой). Мы вместе жили еще во время поступления в университет. Она тогда сразу взяла надо мной шефство, даже не спрашивая моего согласия. Наверное, потому что Света была в семье старшей сестрой, и к тому же уже год работала. 

 

Кроме нас, комнату 238 должны помнить Света Петрова (Юрченко) из Башкирии (доцент Харьковского университета), Галина Пинчук, Оля Соколова из Рязани (работала на картографической фабрике в Питере, вышла замуж за Соколова!), Наташа Янко из Днепропетровска (вышла замуж за одноклассника по фамилии Дук, чем сократила свою и так короткую фамилию на одну букву), Лена Казьмина и Лида из Запорожья (фамилию не помню), Наташа Головко (Милехина) из Подмосковья (она была на год младше нас). Еще у нас периодически жила Лена Кирсанова, которой, к сожалению, уже нет в живых. Ей не давали место в общежитии, так как она была из Подмосковья, кажется, из Чкаловска. Но дома Лене было скучно, и она часто оставалась у нас (она училась в одной группе со Светой Рыжковой). Тогда мы ставили на середине комнаты раскладушку. На этой же раскладушке одно время спала Лена Казьмина, хотя жила она в другой комнате. Лена учила нас жизни: рассказывала разные любовные истории, из-за чего порой мы не спали ночами. Нет в живых, увы, и Наташи Варны, которая целый год жила в нашей комнате, и с которой мы учились на одной кафедре. Как-то была ситуация, когда кто-то шестой спал на полу. 

 

В нашей комнате, в общем-то, все девушки были с характерами, самостоятельные, все лидеры. Это имело свои минусы и плюсы. Бывало всякое. Жить в общежитии с таким количеством соседей очень сложно. Я долго не могла привыкнуть, очень хотелось в домашнюю обстановку. Некомфортно было постоянно находиться на виду у всех. Мы ссорились, мирились, вместе праздновали, делились секретами. Опять выясняли отношения, расходились, а потом снова воссоединялись.

  

Два года назад мы с мужем (Игорем Рыжовым), как обычно, на годовщину свадьбы гуляли возле университета и корпуса № 7, с ностальгией разглядывали здание и его окрестности. Это вызвало подозрение у бдительной охранницы. Она вышла и спросила, что это мы здесь делаем. После нашего ответа стала интересоваться, а как мы тогда жили. Очень удивилась, что так много студентов помещалось в одной комнате. Сказала, что сейчас по три. Конечно, нет музыкалки и телевизионки. А вот читалка, как я поняла, осталась. 

 

 

Когда мы были на первом курсе, особых режимных строгостей не было. При ректоре И. Петровском была свобода! Довольно лояльные вахтеры пускали посторонних. Ты мог гулять всю ночь на Ленгорах, а потом под утро вернуться в общежитие, что мы с моим будущим мужем частенько делали. Двери на ночь не запирались. Когда мы приходили, вахтер обычно спала. Мы старались тихонько пройти мимо, чтобы не разбудить, – работа охранника так утомительна! А на Ленгорах весной цвели яблони и пели соловьи. И над всей этой красотой – звездное небо. Это осталось с нами на всю жизнь. Но потом И. Петровского сменил Р. Хохлов, и начались ограничения. Ночью внутрь уже никого не пускали, двери запирали часов с 24 (?) до 6 утра, пропуска тщательно проверяли. Звездная романтика закончилась.

  

 

Питались мы в складчину, готовили по очереди. Чаще всего делали блюда из картофеля: жарили, отваривали или готовили пюре с мелко порезанным зеленым луком. Плюс колбаса. Ну и омлет, яичница, бутерброды были частью нашего повседневного меню. Постоянно пили чай с вареньем-печеньем. Варенье привозили из дома или получали в посылках. Помню, что я из дома всегда везла большое количество разных вкусностей. Кухня располагалась вблизи комнаты, так что носить горячие кастрюли и сковородки было не очень далеко.

 

Что-то покупали в легендарном «Балатоне». Чаще всего – зеленый горошек, помидоры и огурцы в банках разного размера, лечо, корнишоны. В одном из углов зала стояли большие пятилитровые банки, одну половину которых занимали консервированные огурцы, а другую – помидоры. Литровые банки (отдельно с огурцами, отдельно с помидорами) тоже были. По праздникам приобретали «Токай», реже – «Вермут». Торты на праздники и разные полуфабрикаты можно было купить в кулинарии.

 

Часто завтракали и ужинали в кафе, которое располагалось недалеко от корпуса. Это было «стоячее» кафе с высокими столиками. Фирменные блюда – яичница с зеленым горошком и сосиски с тем же гарниром. Количество сосисок определял сам проголодавшийся. Утром там же пили какао с булочками. Единственным неудобством было то, что закрывалось это кафе, кажется в 19 часов, а в воскресенье не работало (или закрывалось рано?).

 

За овощами, молоком, яйцами, кефиром и другими продуктами ходили в магазин через дорогу. Он так и назывался «Продукты». В 2020 году магазин еще существовал, я проверяла. Картошка была расфасована по 2 кг в коричневые бумажные пакеты, которые иногда рвались прямо по дороге в общежитие. Молоко продавали в тетрапаках. Важно было выбрать упаковку, которая не протекала (пакеты расходились по «швам»). 

 

…Однажды я услышала, что из кухни доносится страшный шум, девичьи визги и крики. Оказалось, что Саша Мартынов устроил, как сейчас бы сказали, перформанс для нежных девушек: принес с очередной охоты большую ворону и собирался варить из нее суп. Более крупной дичи, видимо, не подстрелил. Когда я подошла, он держал дохлую птицу за раскрытые крылья и наслаждался реакцией девушек. Ворона выглядела не очень: голова у нее отвисла, клюв раскрылся, крылья растрепались. Не знаю, приготовил ли он суп, но цели своей точно достиг. Девушки были впечатлены и потом с чувством всем рассказывали: «Представляете, какой ужас! Мартынов сварил ворону!». А вот в профессиональном плане любимыми Сашиными птицами стали все-таки не вороны, а утки. Им он посвятил свой диплом и кандидатскую. Не знаю, варил ли из них суп… 

 

 

К нам в комнату приходили разные гости, причем не только с нашего курса, но даже с других факультетов. Света Рыжкова (Зотова) была у нас, говоря современным языком, специалистом по связям, пиарщиком нашей комнаты. Она очень любила общаться, ходить в гости и приглашать народ к нам. Естественно, пыталась вовлечь в это дело всех живущих рядом. 

 

С самых первых дней она наладила тесные контакты со студентами рабфака, которые жили через несколько комнат от нас. Мне они казались очень взрослыми. Некоторые рабфаковцы работали, то есть в отличие от нас, бедных студентов, имели деньги. Они нередко просили нас что-то объяснить, помочь выполнить задание и приносили нам разные вкусности. Был один парень по имени Вася, который постоянно дарил нам шоколад, конфеты, пирожные. С ним было приятно общаться, но, к сожалению, он, как и многие в его комнате, любил вино и не только. Помню, однажды ночью он стучался к нам в комнату в нетрезвом виде, мы его не пустили. И тогда он в знак примирения рано утром принес нам огромный шоколад «Бабаевский». Стоил он, кажется, 4 руб. 50 копеек, и был очень вкусным. А главное, его хватало на всех обитателей комнаты. Шоколад мы милостиво взяли (он подсунул его нам под дверь, хотя это было непросто!), но Васю простили не сразу.

В комнате рабфаковцев часто проходили разные вечеринки, они это дело любили. В университет потом поступили не все. Может, мы плохо им подсказывали. А вот шоколада и пирожных, благодаря им, съели немало.   

Были у нас не только гости, но и необычные посетители - мелкие советские предприниматели. (Интересно, как их охрана пропускала, думаю, не просто так.) Чаще всего по комнатам ходил фотограф, уговаривал сделать фото, обещал красоту неземную. Однажды я поддалась уговорам. Результат – расцвеченная фотография на подставке (она есть среди прикрепленных фотографий). Цветных фото тогда не было, поэтому фотограф предлагал два варианта: только черно-белые или черно-белые плюс раскрашенная. Я заказала второй вариант. Потом большая фотография долго стояла у меня на тумбочке. Помню, пришел как-то один «доброжелатель», посмотрел на меня, потом на фотографию и сказал: «Надо же, что с человеком хороший фотограф делает!». 

 

А еще в общежитие периодически приходил преподаватель с физфака. Он был очень молодой, наверное, аспирант. Может, для солидности говорил, что доцент. Приходил с огромной сумкой, в которой были тщательно утрамбованы вязаные юбки, кофты, безрукавки, шарфы. Утверждал, что вяжет сам! По тем временам это было очень необычно. Помню, что рассказывал, какая у него замечательная машинка для вязания, и как он любит это дело. Кстати, изделия были отличные, модные. Я до сих пор храню безрукавку-сарафан, которую тогда у него купила.

 

 

Однажды Света Рыжкова буквально потащила меня на 4 этаж в гости к геологам. Рассказала, что там есть потрясающе талантливый парень – Саша Беляев. Почему-то она считала, что я обязательно должна с ним познакомиться. Я не очень хотела, но не смогла отказаться. Познакомились. Каково же было мое удивление, когда мы с ним оказались соседями по дому в Сыктывкаре, а мой муж работал с Сашей в одном институте! Как и мы, они с женой получили распределение в Коми филиал Академии наук. Вот бывают же такие совпадения!

 

А еще у них в комнате жил геолог Ваня Делемень. После знакомства он часто бывал в нашей комнате. И вот однажды Ваня пришел в гости в тот момент, когда я была на грани нервного срыва из-за задания по топографии. Я уже который час рисовала какую-то карту тушью, получалось не очень. Я уже почти закончила, как вдруг с пера сползла капля туши, и на моей замечательной карте с кривоватыми линиями появилась большая черная клякса. Был уже вечер, я понимала, что еще раз такой шедевр создать не смогу. А топография стояла одной из первых пар. Оценив мое состояние, Ваня предложил свои услуги. Оказалось, что он учился в геологическом техникуме, где черчение было одним из основных предметов. Так что он готов был выполнить задание за пару часов. У меня не было выхода, и я согласилась. Часов в 11 вечера он принес готовую работу. Я смотрела и не могла вымолвить ни слова: чертеж был идеальным, сразу видна рука мастера! Это привело меня в отчаяние: я поняла, что не смогу его сдать в качестве своей работы, так как после этого задания последуют очередные, и тогда сразу станет ясно, что автор этой карты – точно не я. Видимо, все это отразилось на моем лице, потому что Ваня спросил, почему мне не нравится, что не так. Если что, он может переделать. В общем, я его поблагодарила, а потом всю ночь, как могла, снова перерисовывала карту. А Ванина карта-шедевр хранилась у меня еще очень долго. 

   

 

Через стенку от моей кровати была комната, в которой жили Лена и Света Кулинские, Ира Малашкина и Галя Недоступенко. К Кулинским часто приходил Аркаша Вишняков. Тогда я впервые услышала, как он поет и играет на гитаре. Причем услышала особым способом. Кто-то из девочек научил нас приставлять к стене стеклянную банку и прикладывать к ней ухо. Так было лучше слышно! Правда, Аркадий знал много песен, пел долго, и слушатели с банками к концу очень уставали держать голову и руки в определенном положении. Но чего только не сделаешь ради искусства! Помню, однажды кто-то непосвященный заглянул к нам в комнату во время концерта и застыл от удивления: все девушки почему-то сидят возле одной стены, при этом зачем-то приставили к ней боком стеклянные банки. И тишина.

 

Нередко у нас в комнате пел Гося (Игорь Тулупов из Ейска). Пел он душевно, выглядел симпатично, поэтому пользовался популярностью у девушек, которые его не только слушали, но и усиленно кормили. Худым он точно не был.

 

Часто к нам в гости приходили Игорь Рыжов (не зря ходил), Сергей Санников, Саша Мартынов. Гитары у них не было, поэтому они громко и красиво пели а капелла. В основном песни из фильма «Бумбараш». А в комнате сеансы пения организовывала Наташа Янко. Она даже создала небольшой ансамбль, в который пригласила и меня, хотя я и не отличалась особым слухом. Но пела я с энтузиазмом, старалась. Сама Наташа пела замечательно. Потом она защитила докторскую и работала в Днепропетровском (Днепровском) университете. 

 

На одной из тумбочек стоял проигрыватель. Пластинки нам дарили на всякие праздники и просто так. Наиболее популярными были ансамбли «Самоцветы», «Песняры», «Цветы», югославская певица Радмила Караклаич («Падает снег…»), какие-то французы. Мы даже умудрялись танцевать на свободном пятачке у двери! А еще мы по праздникам танцевали в холлах. Обычно приходило много народа.

 

Сколько бы мы не танцевали и не пели, все равно, к концу третьего курса от совместного проживания накопилась усталость, и мы с нетерпением ждали перехода в главное здание. Начинался другой период университетской жизни, но комната 238 навсегда осталась частью нашей юности. 

 

НАТАЛЬЯ РЫЖОВА (Нестеренко) о себе: 

Выпускница кафедры биогеографии 1977 года, доктор педагогических наук, кандидат биологических наук, автор книг, фильмов для детей и взрослых, профессор МГПУ, зам. гл. редактора образовательного журнала, эксперт, руководитель российских и международных проектов. 

 

 

Отрывок из воспоминаний ИГОРЯ РЫЖОВА "МОЙ ГЕОФАК – ПОЛВЕКА С НАЧАЛА УЧЕБЫ", которые позже будут опубликованы на Геограде полностью.

 

 

Первые три года всех иногородних студентов нашего курса в четном году селили в седьмом корпусе студенческого городка на пересечении Ломоносовского и Мичуринского проспектов. А в нечетном – только два года, потом – в зону «Г». В комнатах ФДС-7 (филиал дома студента), жили по четыре-пять человек, кровати по углам, один круглый стол посередине,  стулья и два встроенных шкафа. Ну, еще полки для книг, если сам купишь и повесишь. Тесновато, но выбора не было. Все удобства - в обоих концах длинного коридора, для дам и джентльменов, соответственно. И общая кухня на этаже. В центре коридора – большой холл, где по вечерам мы собирались на голос Аркадия Вишнякова, исполнявшего под гитару бардовские песни тех лет. Кто умел – подпевали (кто не очень умел - тоже). Там же устраивались и танцы под проигрыватель. Впрочем, более камерные вечеринки можно было организовать и в комнатах, куда набивалось человек до десяти. 

 

Заниматься в перенаселенной комнате не очень получалось. Тогда, особенно перед сессией, можно было спуститься на первый этаж в «читалку». Там было относительно тихо и спокойно, но учебники надо было приносить с собой, библиотека была только в ГЗ. Впрочем, в учебных пособиях недостатка не было. Их в первые же дни каждого семестра получали в БУПе (Библиотеке учебных пособий) по стандартному списку. Кто хотел изучить дополнительную литературу – милости просим в Научную библиотеку МГУ, часть которой, интересная студентам-географам, располагалась в главном здании. Перебирая сотни картонных карточек с отверстиями, нанизанных на металлический стержень длинного каталожного ящика, нужно было выписать название и автора нужной книги на бланк заявки. И с этим бланком обратиться на стойку, где сотрудницы библиотеки оформят заказ. Через некоторое время, порой довольно значительное, заказанные книги из хранилища поднимались на мини-лифте откуда-то снизу. И в большом зале (если найдется место) можно было сосредоточиться над текстом или картой, под неярким светом лампы с зеленым стеклянным колпаком. Обычно там работали самые старательные студенты, как по гуманитарным дисциплинам, так, позже, и при написании курсовых и дипломной работ.

 

На первом этаже жилого корпуса ФДС-7 в отдельной комнате стоял телевизор, и там мы следили за первым в истории циклом хоккейных встреч с профессионалами из НХЛ. Болели самозабвенно, крики оттуда были слышны на всех пяти этажах! Для «культурного» досуга была «музыкалка», комната с пианино, обычно пустовавшая или используемая не по прямому назначению. В подвале располагалась большая постирочная и сушилка с деревянными жердями, обдуваемыми горячим воздухом, а также помещение горнолыжной секции. В нём же были и тренировки в многочисленных, до изнеможения, прыжках через гимнастическую скамейку в популярной тогда горнолыжной стойке типа «яйцо». На стенках висели плакаты с Ж-К Килли и другими известными горнолыжниками тех лет. А на свежем воздухе мы тренировались, бегая бесконечные кроссы через сквер у китайского посольства и вверх-вниз по ступенькам на крутом склоне берега Москва-реки. Праздником для нас были занятия на батуте, его ставили позади жилого корпуса, металлическую раму для страховки обкладывали гимнастическими матами. И на этом самом батуте мы учились владеть своим телом в полете, группироваться, падать на живот и на спину и так делее. Бывало, и маты не спасали, мощная упругая сетка при слишком резком прыжке выбрасывала человека за пределы спортивного снаряда.

 

ИГОРЬ РЫЖОВ о себе: выпускник кафедры геоморфологии 1977 года, кандидат геол.-мин. наук, некогда - научный сотрудник Ин-та геологии Коми филиала АН СССР, впоследствии - преподаватель кучи географических, геологических и экологических дисциплин различным студентам, в т.ч. в МНЭПУ и Международном Университете в Москве; координатор учебных программ в проектах UNDP и UNEP, эксперт независимого экологического рейтингового агентства НЭРА (позже - Интерфакс-ЭРА), консультант в области экологического образования, автор учебных и научно популярных книг для школьников об экологии.

 

А ранее Геоград опубликовал воспоминания АНДРЕЯ ШЕМАРИНА, выпускника кафедры общей физической географии 1977 года "ОБЩЕЖИТИЕ — ОБЩЕБЫТИЕ, ИЛИ КОГДА МЫ БЫЛИ..." - http://www.geograd.ru/node/18674

 

 

Один из "составов" нашей комнаты: слева направо - Света Рыжкова, Ольга Соколова,

Наташа Варна, Наташа Нестеренко (Рыжова).

 

На фото три человека из нашей комнаты и примкнувшие к нам Леня Милехин (муж Наташи Головко)

и Ирина Андросова. Слева направо мы: Наташа Головко, Наташа Рыжова (Нестеренко), Наташа Янко (Дук).

Встреча курса в 2002 году.

 

Это я в нашей комнате. С модной по тем временам прической и в модном кримпленовом костюме.

Из театра пришла. Тогда народ в театры ходил нарядным.

 

                 Та самая расцвеченная фотография на подставке.

 

"Наша комната" в 2002 году. Слева направо: Наташа Головко, Наташа Рыжова (Нестеренко),

Наташа Варна, Света Рыжкова (Зотова), Света Петрова (Юрченко), Наташа Янко (Дук).

 

В центре тот самый Саша Мартынов, увлекавшийся воронами, но посвятивший

свою научную жизнь уткам. Слева Марина Мирутенко (курс на год старше),

справа - Наташа Рыжова (Нестеренко). 2018 год.

 

              Наталья Рыжова возле корпуса № 7. 48 лет спустя. 2020 год.

 

   Игорь Рыжов в 7 корпусе общежития на Ломоносовском проспекте. 1 курс. 1972 год

 

 Наталья Нестеренко и Игорь Рыжов. Выходные на сатинской практике. Калуга, 1973 год. 

 

                                48 лет спустя. Игорь Рыжов у корпуса № 7.

 

    Наталья и Игорь Рыжовы. Университет всегда с нами!