Преддверье половодья

Еще прозрачная весна
пока никак не может кончиться,
еще орешника пыльцой
покрыты на крыльце перила,
но отражения в реке
уже качаются и корчатся,
напомнив азбуку отцов –
святых Мефодья и Кирилла.

Все отражения теперь
похожи на фиты и ижицы,
а гладь реки – на грамоты
старослявянской вязи.
Так шлет река депеши нам
о том, что половодье движется,
что вал воды наверняка
придет быстрей почтовой связи.

                                    2005 г.

Донские стансы

Я хочу услышать гитару,
потому что не знаю молитвы,
Потому что хочу подумать
о своей и чужой душе,
Потому что в донских просторах,
от Непрядвы и до Калитвы
Пробудились ночные птицы,
словно звук прозвучал уже.

Я хочу услышать гитару,
чтоб на людях побыть в одиночестве,
Чтоб почувствовать общность судеб
всех на свете живых существ,
Чтобы птицы степных урочищ
нас впустили в свое сообщество,
Перелетную нашу стаю
из исконно российских мест.

Я хочу услышать гитару
в ладе с русской струящейся песней,
Где сменяются омуты нежности
перекатами грозной тоски,
Где есть вера, что краткость жизни
сонной вечности интересней,
Где есть чувство, что лучше Дона
нет на свете другой реки.

                              Нач. 1990-х

Цикл стихов "Каминный месяцеслов"

1. Январь. Пламенные кони

Давайте сядем у камина
И поглядим в густой огонь.
Там кони пламени картинно
Изобразят сюжет погонь.

Они летят из были в небыль.
Неукротим, свиреп, упруг
Их устремленный прямо в небо
Готовый разрастаться круг.

Спешат, друг друга обгоняя,
Не продвигаясь никуда.
Кто - коренной, кто – пристяжная,
Не догадаться никогда.

Их бег стремительный на месте
Рождает искры всех мастей.
Здесь бубны, пики, червы, крести -
Рой знаков судеб и вестей.

Но, вспыхнув, искры быстро гаснут.
Зола садится, а над ней
Опять настырно и напрасно
Взлетают гривы пламенных коней.

Их раж до белого каленья
Мне так известен с давних дней!
Мы сами были поколеньем
Таких вот пламенных коней.

Как жаль нас, пламенные кони!
Как тошно вспомнить в энный раз:
Жизнь как огонь - агония погони,
Пока дровишки есть у нас.

Пока сидим мы у камина,
Пока глядим в густой огонь,
Где кони пламени картинно
Рисуют нам сюжет погонь.

                                1998 г.

2. Февраль. Поступь удивленья

Февральской ночью, господи, так тихо,
Что слышны мне сквозь стук сердцебиенья
Глухие шепоты, с которыми как в тигле
В камине плавятся дубовые поленья.

Февральским утром, господи, так ярко
Белым-белы на белом свете все явленья,
Как будто бы февраль мне в качестве подарка
Напоминает жизни первые мгновенья.

Февральским днем, о, господи, так вьюжно
На свете станет вдруг от снежного круженья,
Что понимаешь – в жизни нужно простодушно
Себя подлаживать под ритм миродвиженья.

Февральским вечером, ах, господи, так вкусно
Вбирать каминные живые излученья,
Чтоб, согреваясь, изумляться безыскусно
Тому, что в жизни каждый миг достоин изумленья.

                                                       2002 г.

3. Март. Драгоценная теснота

Март – каминная морока:
Разгораются едва
В липких листьях и иголках
Вдрызг промокшие дрова.

Южный ветер дышит волгло –
По нему узнаем мы,
Что уже ушла надолго
Стужа царственной зимы.

В этот месяц бездорожья,
В это время перемен
Вновь поймешь – всего дороже
Теснота домашних стен.

Теснота, в которой стоек
Незатейливый уют
Грузных стульев, крупных стопок,
Из которых водку пьют,

Старых книг, газет неновых,
Пылью пахнущих ковров,
Узких окон, стен тесовых
И смолистых хвойных дров.

Теснота, где мне привычно
Сам с собою на один
О конечном и о вечном
Думать, глядючи в камин.

                            2002 г.

4. Апрель. Весенняя эклога

1.
В апреле – чехарда контрастнейших погод.
Под утро на траве седеет свежий иней.
Потом – туман. Под солнцем он сойдет. И вот
Над головою в полдень светит купол синий.

Но в доме сыро, волгло, зябко. Поневоле
Опять приходится разжечь огонь в камине.
Камин пылает, а вне дома на приволье
Подули сивера и вьюгой накормили.

Кружится снег. И наступает вечер.
В избе тепло как в пору зимней стужи.
А за окном уже сменился ветер.
Он южным стал как раз на самый ужин.

2.
В апреле – череда природных катастроф.
Воды пространство смачно чавкает другими.
Вода сжирает снег, песок, суглинок, торф,
Их срезав струями как струнами тугими.

В апрель на пир Весны отметить Новогодье
Сошлись языческие боги и богини.
Они смешали твердь с потоком вешневодья.
Смешны им люди с их надеждами благими.

Любую боги выкинут причуду.
Ничто им для разгула не помеха.
И гул стихий несется отовсюду,
Как смех богов, хоть людям не до смеха.

3.
В апреле – частота пространственных границ.
В мозаиках грунтов – узоры первоцветов.
Меж бурых листьев – колокольцы медуниц.
Их цвет изменчив: он то синь, то фиолетов.

А рядом в соснах сохранился остров снежный,
И там в проталинах вокруг стволов нагретых
Мерцает сон-трава созвездьем сине-нежным,
И вьется бабочка над грудой веток ветхих.

И чувство, что мы все помолодели,
Возникнет в нас, вглядевшихся «до точки»
И в хвойный малахит сосны и ели,
И в сеть ветвей, и в клейкие листочки.

4.
В апреле – чистота прижизненных надежд.
В апреле кажется – мы все еще успеем.
Нам не страшны ни хвори, ни хвала невежд.
Со всем мы справимся, и все преодолеем.

Прекрасна цепь апрельских заблуждений!
Мы – не стихии. На бессмертие не смеем
Надеяться. Но все ж без возражений
В апреле верится, что долго жить сумеем.

Мне нынче оптимизм довольно чужд.
Но, сидя у горящего камина,
В апреле хочется поверить даже в чушь,
Которая, увы, неисполнима.

                                  2001 г.

5. Май. Черемуховые холода

Цветет черемуха. А это значит,
Что Время жаждет майских холодов.
Опять пора топить камин на даче,
Сухих поленьев вдоволь наколов.

Цветет черемуха. Царит на косогорах,
В долинах рек, в оврагах и логах
Цветочных кружев белоснежный ворох
Воспоминанием о стаявших снегах.

Цветет черемуха. И это чудо явлено,
Чтоб подарить волшебные наитья
О Храме Времени, где искони расставлены
Не только прошлые, но и грядущие событья.

Цветет черемуха. И вслед за холодами
Мы телом ощутим, умом сообразим,
Что Время – божество, следящее за нами,
Пусть даже мы и не следим за ним.

В любом куске окрестного пространства
Как сердце тикает неповторимый ритм,
Диктуя всем превратностям бесстрастно
Свой неизменный жесткий алгоритм.

Цветет черемуха. Еще полно теплыни.
Но Время помнит: к нам пришла пора
Колоть дрова, и разжигать камины
И, если хочется, смотреть в них до утра.

                                          1999 г.

6. Июнь. Музыка костров.

Пусть ветер времени истер
Следы костров моих,
Камин – прирученный костер –
Напомнит мне о них.

Настал июнь. Давно пора
Бродить в краях иных.
Жить от костра и до костра
В палатках кочевых. 

Пора припомнить, сколько раз
Романтиком простым
Я плавал по волнам пространств,
Где острова – костры.

Костер струится как орган
Ступенчато и ввысь,
Связуя звездный океан
И грешной тверди низ.   

Всегда живая плоть костра
Потоку времени сродни.     
Здесь мышцы времени – ветра –
Отчетливо видны.  

И где бы ни был я, костер
Напевом утешал меня,      
Ветра равнин, дыханье гор
Вживляя в музыку огня.

Есть в музыке костров простор.
Нет этой музыки древней.
Камин – прирученный костер
Не даст забыть о ней.

Жить меж камином и костром,
Меж этих двух огней –
Таков мой жизненный настрой
Вплоть до последних дней.

                                 2000 г.

7. Июль. Метафора огня

1.
Июльский вечер. Дождь с лесных равнин
Ушёл. С деревьев тихо падала прохлада
Последних капель. В комнате камин
Я растопил не для тепла. Мне было надо,
Уставши за день, сесть и поглядеть
В субстанцию огня, в его изображенье,
Где жизни нет как будто бы, но есть
Прообраз жизни, а точней - её движенья.

2.
В тот день я с другом говорил с утра,
Старинный друг - такой счастливый случай!
Потом весь день меня гнела жара.       
Весь день сгущались и чернели тучи.  
Весь день скребло: да как же это так?  
Старинный друг - вне логики законов.   
Фамилия, походка, говор, жесты, такт –
Знакомый человек... Но словно незнаком он.

3.
Старинные друзья… Но странными они
Порой бывают – странными до дрожи.
Когда глаза их как потухшие огни,  
То на самих себя они зловеще непохожи.
И вот, смотря в каминное свеченье, 
Я размышлял: неужто в самом деле
Теченье жизни есть всего лишь истеченье
Огня, запрятанного в человечьем теле? 

4.
Огня, зажженного субстратом божьих искр,
Горячих дум и пламенных желаний…
В таком огне всегда таится риск
Стать дымом неудачных начинаний.
О, неудач проклятые дымы!       
В таких дымах себя мы и теряли. 
А после неудачи мы - уже не мы -  
Как бы в ином мы пребываем матерьяле. 

5.
Мы - в модусе ином. Но, впрочем, хуже ль он?
На выдумки, как говорят, природа торовата.
Жизнь - это Жизнь. Огонь - он лишь огонь.
Метафора "огня" для "Жизни" простовата.  
Всё так. Всё так… Но у каминного огня   
Настырно думалось мне: если чужестранно  
Неузнаваемо меняются друзья, меня    
Пугает это. Страшно мне и странно.

                                        2000 г.

8. Август. Одичалое одиночество

Горит камин. Пора начать бы пить.
На даче – никого. Лишь кот мой одичалый.
Лишь он да я с одним желаньем – жить
Как зверь простой, и этим – величавый.

Я выйду на крыльцо. Не видно ни огня.
Ночная замкнутость похожа на безбрежность.
Стеною черной окружит меня
Ненастья ненависть, похожая на нежность.

Ночного ливня черная дыра
Любовно тянет в глубину пространства,
Сгущенного дождем до дачного двора,
До места, где стою, и до желанья пьянства.

И вправду зябко. Кофту бы надеть.
Вернусь к огню, к своим удачам и напастям,
Где всюду центр, а края нет нигде –     
Уж таковы законы счастья и несчастья.

Горит камин. Пора настала пить.
На даче никого. Лишь кот мой одичалый.
Лишь кот да я. С одним желаньем – жить
Как зверь простой и этим – величавый.

                                                1999 г.

9. Сентябрь. Нежность бытия.

Время разжигать огонь каминный…
За окном шумят осенние леса.
Шум еловый, сосенный, осинный –
Всех деревьев слышны голоса.

Все деревья шепчут мне пространно
В эту свежую сентябрьскую ночку,
Что, по меньшей мере, это странно –
Жизнью наслаждаться в одиночку.

Нынче ночью мне совсем не стыдно,
Что, как у лесных зверей и птах,
На душе моей просторно и пустынно,
Словно в облетающих лесах.

Там, в лесах, листва кружится плавно,
Тихо-тихо сыплется хвоя…
Вся природа чувствует, как славна
Эта свежесть, эта нежность бытия.

Ночь нежна, как сладкое пророчество,
И, наверное, поэтому-то вот
Ваша светлость, ваше одиночество
В эту ночь заснуть мне не дает.

В эту свежую сентябрьскую ночку
Я в огне каминном прочитаю вести –
Жизнью нужно наслаждаться вместе,
Ибо умирать придется в одиночку.

                                         1999 г.

10. Октябрь. Костромская идиллия

У камина в дни тихой осени
Вспомнить тянет и тянет меня
Костромские небесные просини,
Свежих озимей зеленя.

Я оттуда вернулся давеча,
Сторговав себе дом на реке.
На земле Костромы и Галича
Стану жить от Москвы вдалеке.

Дом на Унже, судьбою суженый,
Кряжист словно таежный зверь.
Кологривов-Илешов-Унженский –
Вот фамилья моя теперь!

Унжа тихо течет за окнами.
За рекой – край лесистых грив.
Вместо «аканья» стану с «оканьем»
Толковать, как хорош Кологрив.

Зори там – бирюзово-розовы.
Тишью веет от мшистых ковров.
Ярок свет в колоннадах березовых.
Ласков сумрак под сводом боров.

Петухи – вот мои будильники.
Утром встану, закрою свой дом
И по склонам речонки Княгининки
Я с корзинкой пройдусь. А потом

Просушу я грибы беломошные,
Русской печке воздав хвалу –
Ножки белых, на локти похожие,
Шляпки белых размером с валун.

Да, грибы здесь, конечно, роскошные,
Небывалой, волшебной красы…
Только рядом покосы не скошены
Да не сжаты стоят овсы.

А где были деревни людные –
Пустыри, пустыри, пустыри
Кто виновен? Морозы лютые?
Иль слепые поводыри? 

Я пойду на села околицу.
Там на кладбище в толще песков
В тишине сосновой покоится 
Гений места Ефим Честняков.    

Нам с картин он кричит: Глядите же!
Мир прекрасен как дети, как лес…
Мир Ефимов подобно Китежу    
В нашем Илешеве исчез…  

Мы в столице лишь лица – не личности.
У камина в избе под Москвой   
Я подумал: с Ефимом поблизости,
Может, стоит мне лечь на покой…

                                      2001 г. 

11. Ноябрь. Седьмое измерение

1.
Ноябрь – не время подводить итоги.
Год не окончен. Он еще в дороге.
Куда? Про это знает Он один,
Точней, Пространство, с коим он един,
Где есть границы, рубежи, пороги,
Где есть провалы, пропасти, берлоги,
Где риск велик обвалов и лавин
И где пылает дачный мой камин.

2.
Мы с детства жить приучены в пространстве
(Четырехмерном месте наших странствий),
Где измеренья образуют круг
(Восток и запад, север, юг),
Где мы всю жизнь разыгрываем страсти
(«Прощай!», «Люблю!», «Не верю!», «Здрасте!»),
Где жизни линия описывает крюк
(В начале – крик, ну а в конце – каюк).

3.
Геометрически оно для нас, конечно,
И бесконечно, и, увы, конечно
По той причине, что Земля кругла,
А страны света – наподобие угла:
Юг – угол, где живут в тепле беспечно,
А Север – где немыслим быт без печки,
Восток и Запад – там то свет, то мгла,
И веют ветры то добра, то зла.

4.
Четырехмерность – эта наша данность –
Уж, извините, скучная банальность.
Но есть еще над нами небосвод.
Всем странам света он объемность придает,
А, главное, с небес исходит радость,
Ну, а созвездий всяческая разность,
Точней, их заведенный Богом хоровод,
Определяет нашей грешной жизни ход.

5.
И есть еще шестое измеренье,
Которое диктует примиренье
С тем, что в Аиде после похорон
Нас ожидает лодочник Харон.
Там, рядом с ним, как озаренье,
Возможно, ждет нас жуткое прозренье
(Внизу, во глубине подземных зон),
что жизнь земная – сладкий сон.

6.
Весь этот мир с лесами, небесами,
Частями света, светом, чудесами,
С конгломератом тел, потоков и преград
Легко ложится в шесть координат.   
Но в сложном мире, сложенном не нами,
Седьмое измерение – мы сами.             
Наш личный вкус, настрой, и нрав, и такт 
Трактуют Мир как Храм иль как Бардак.

7.
Ноябрь на даче… Ветер гонит тучи…
Возможно, стану я удачливей и лучше,
Ну а, скорее, заболею иль сопьюсь…
А, впрочем, ничего я не боюсь!
Гори, камин! Взметайся, пламя, круче!
Я не итоги, а сухие листья в кучи
Сгребу в саду (тем самым уберусь
В том храме, где я издавна молюсь).

                                        2002 г.

12. Декабрь. Бремя несовпадений

1.
Тесно в городе под снегопадами...
Очень хочется жить одиночно...
Очень хочется сесть и не двигаться
Перед дачным моим камельком.
Я поеду в метро до Тушинской,
Электричкой - до Истринской вотчины,
А потом в тихий вечер декабрьский
Зашагаю до дачи пешком.

2.
Постепенно в сгустившихся сумерках

Небо станет совсем фиолетово,
И отчетливо, грозно и призрачно
Под луной забелеют поля.
И тогда ощущенье бредовое
Вдруг возникнет во мне от этого:
Мол, бреду я, бродяга, по Небу,
А вверху надо мною - Земля.

3.
Но когда я пройду по мостику,
Как над Стиксом, над Малой Истрою,
Темень мистики ельника черного
Вновь на Землю вернет меня.
Старых дач пирамиды нечеткие
Сторожат там усадьбы истово,
В тьме египетской, мглисто-инистой
Равновесие быта храня.

4.
Утопая в снегу порошистом,
Доберусь до порога дачного,
Растоплю наши печки хорошие
И, конечно, любимый камин.
Очень скоро теплом окутаюсь,
Словно курткой из пуха гагачьего,
Но, согревшись, с холодными мыслями
Я останусь один на один.

5.
Настроенье во мне качается
Между жаром, теплом и холодом,
Между верой в себя и отчаяньем,
Между злостью и добротой...
Что с того мне, что век кончается?
Мое время на два не расколото.
Век един мой - меж тьмой начальною
И грядущей вдали темнотой.

6.
Понимаю свою обязанность -
Жить в отпущенном Богом времени.
Принимаю свое назначение -
Не гасить до срока свечу.
Лишь не ведаю, как избавиться
От настырно гнетущего бремени
Хаотичного несовпадения
Пунктов «Нужно», «Могу» и «Хочу».

7.
Впрочем, я перестану печалиться,
Если стану глядеть в камин.
Там таинственно совмещаются
Холод сини и жаркий кармин.
Там огонь как зверюга ражая -
На свободе, и в клетке - как мы...
Так живи, огонь, завораживай,
Презирая грядущий Аминь!

                                      1999 г.

Национальный парк Галлиполи

                        I

Галлиполи [1] – парк полуостровной...
Там удалось нам поглядеть на стелы
Мемориалов Первой Мировой,
Возникших вдоль пролива Дарданеллы.

Здесь турки восемь месяцев вели
Сражения с десантами Антанты,
«Неверным» не отдав Галлиполи
И сбросив в море дерзкие десанты**.

Захороненья есть в десятках мест –
На гребнях гор и вдоль подошв уступов.
Над ними полумесяц или крест –
Всего же четверть миллиона трупов.

Могилы турок, павших в цвете лет...
Французов... Австралийцев... Турок снова...
Но то, что здесь остался русский след –
О том в путеводителях ни слова. 

                          II

А между тем пять лет спустя сюда
В году двадцатом через щель Босфора
Пришли из Крыма русские суда
Ушедшие от красного террора.

Кутепова армейский корпус здесь
Сгрузили в грязь ноябрьского потопа...
И до России докатилась весть
О полном крахе «белого» потока.

Свалились хвори, голод, холода
На сотню тысяч русских в голом поле...
Но выстояли русские тогда
И выстроили город «Голополье»***,

И выжили, лишеньям вопреки,
Диктату черни предпочтя свободу,
И сберегли под вопли и плевки
Любовь святую к русскому народу.

                       III

«Галлиполийцы» ровно через год
Отсюда разбрелись по белу свету
Искать удач, бороться с тьмой невзгод...
Теперь потомков их где только нету!

Чужбина! Прежде чем расстаться с ней,
Умершим здесь, сражавшимся без страха,
Воздвигли пирамиду из камней
Похожую на шапку Мономаха.

На памятнике – горькие слова
Об их «борьбе за честь своей отчизны»...
В землетрясенье уцелев едва,
Недавно был он восстановлен к жизни.

Чему же памятник? Как русский человек
Я выбил бы на нем простое изреченье:
«Для человечества двадцатый век
Был жутким веком умопомраченья».

                           7-10 июля 2008 г.

Поездка по Босфору

Пряный ветер веет с Золотого Рога.
Запах рыбы. Запах жареных каштанов.
Новый мост Галатский: поверху – дорога,
А под ней – этаж кафешантанов.
Зябко. Время кушать. Надо б в ресторанчик.
Надо б что-то выпить, так сказать, для форсу.
Но сманил нас турок сесть в морской трамвайчик,
Чтоб на нем проехаться по Босфору.

Пуст Босфор январский. Дует ветер свежий.
Нам почти не встретилось ни танкеров, ни лодок.
А пока мы плыли, на склоны побережий
Тихо опускался сумеречный полог.
Справа – берег Азии; слева – европейский,
Посредине – чайки с криком из бедлама
Словно бы рисуют в небе арабески,
Нам напоминая – здесь власть ислама.

Странная граница меж материками!
Что в ней пограничного? В чем ее рубежность?
С двух сторон все те же рощи, села, камни
На холмах, чей возраст – вековечность.
Резать по живому – это можно разве?
Господа географы! Нет предмета спора.
Есть один-единый материк Евразия,
Случайно рассеченный трещиной Босфора.

Сколько же здесь было всяческих событий!
Сколько здесь оставил ход тысячелетий
Подвигов и крахов, свадеб и соитий
В годы благодати и в годы лихолетий!
Нужно ль знать и помнить, что когда здесь было?
Битвы... Бунты... Бойни... Римская империя...
Господа историки! Было – да уплыло...
А реальны только - «здесь», «теперь» и «я».

Медленно стемнело. Время возвращаться.
Маяки нам светят вместо светофора.
Чайки разлетелись. Нам пора прощаться
С узенькою трещиной вечного Босфора.
Время возвращаться к пристани Галатской,
Время нам наведаться в турецкий ресторанчик.
Справа, как и слева – мир евразиатский,
А посередине – наш трамвайчик.

                10 сентября, 28 октября 2007.

Флоренция

Флоренция, Флоренция –
Отчизна Ренессанса!
Здесь каждый дом и улочка
Достойны реверанса.

Когда идете городом,
То берегите нервы:
Спина к спине вплотную
Стоят одни шедевры.

Здесь Брунеллески, Джотто
И сам Буонаротти
Оставили следы
На каждом повороте.

Здесь памяти костер
Горит неугасимо
О Медичи Лоренцо,
О Медичи Косимо.

Здесь у Палаццо Веккьо
На площади Синьории
Нельзя не ощутить
Живую плоть Истории.

История жива!
Ей дышится прекрасно
В творениях людей
Эпохи Ренессанса!

          22 ноября 2007.

Неаполь

Что ж увидел и вспомнил
Я в Неаполе этом,
Где Везувий повсюду
Голубым силуэтом
На любом повороте
Перед нами маячил,
Словно символ, который
Что-то важное значил?   

Мы, туристы, сидели 
На автобусной крыше,  
А автобус наш мчался,   
Взлетая то ниже, то выше 
Вдоль всего побережья
По асфальтовым трассам,
То вдоль бровок лагуны,
А то по нагорным террасам,

Мимо бухточек, в коих
Аккуратно (не с бухты-барахты!)
По шеренгам построены
Катеры, ялы и яхты,
Мимо молов валунных,
Засиженных жирными чайками,
Мимо плоских газонов,
Засаженных травами чахлыми,
Мимо длинных аллей,
Состоящих из пальм и из пиний,
Мимо зданий, ворот и оград,
Возведенных здесь вдоль изолиний...

Мчал автобус нас прямо,
Лишь местами он шел виражами
(И тогда у него тормоза
потихоньку визжали).
Сбросив скорость, он вновь
Набирал ее неумолимо,
Чтобы мчать нас, туристов,
Все мимо, все мимо и мимо...

Мимо редких прохожих,
Куда-то по делу спешащих,
Мимо автомашин у обочин
На краткой парковке стоящих,
Мимо замка Яйцо (или Ovo),
Где за мерзкое дело
В роли зэка томился
Коммунист Кампанелла*.
(Замок Ovo два века спустя
На одной из картин
Написал наш художник
Сильвестр Щедрин**).
Мимо порта морского,
Откуда не трудно ни капли
Взять билеты в Сорренто,
В Помпею, на Капри,

Мимо... Нет! Тормозим.
Мы на автовокзале.
Что ж, коллеги-туристы,
Мы здесь уж бывали...
Мы вернулись туда, где
Автобус экскурсию начал. 

А Везувий по-прежнему рядом
Неразгаданной тайной маячил…

                          27 июня 2008 г.
--------------------------------------------------------------------------------

* Мерзкое дело, за которое был справедливо посажен в тюрьму Томазо Кампанелла (1568-1639), состояло в написании им коммунистической утопии «Город Солнца», смутившей сознание человечества на много веков вперед.

** Картина Сильвестра Феодосиевича Щедрина (1791-1830) называется «Вид Неаполя в лунную ночь» (1829) и находится в Русском музее в Санкт-Петербурге.

Три Норвегии

Мы проехали на арендованном «Фольксвагене» от Осло до Бергена примерно
полтысячи километров, а потом другой дорогой вернулись обратно.
На спидометре стояла цифра 1153. Так мы дважды пересекли Норвегию: сначала
с Востока на Запад, а потом с Запада на Восток. И выяснилось, что есть... 

                          I
Есть три Норвегии в Норвегии. Одна –
Восточная – лесная и холмистая страна.
Лес то еловый, то сосновый, то березовый,
Местами строевой, местами чахлый, бросовый.
Вдоль речек не видны поемные луга –
Повсюду только лес. Здесь царствует тайга.
Лишь берега озер освоены селеньями
(Их проезжая, становились веселее мы,
Тогда как средь лесов мы заскучали аж:
Нас убаюкивал безлюдностью пейзаж).
Но вот вдали как будто острова огромные
Стеною вздыбились нагорья плоскогорные.

                           II
Тут началась Норвегия вторая. В ней
Повсюду тундры среди хаоса камней,
Повсюду скалы, на чудовища похожие...
Тайге в нагорье впору лишь его подножие,
А наверху в июне там такая стынь,
Что вспомнишь климаты арктических пустынь.
Там всюду на плато со склонами покатыми
Снега лежали беспорядочно, заплатами,
А по обочинам извилистых дорог –
Пятиметровый снежно-слойчатый пирог.
Потом на спуск пошла дорога к морю длинная...
У моря кончилась Норвегия срединная! 

                           III
Приморская Норвегия по счету третья. Тут
Леса иные, чем в других Норвегиях, растут.
Здесь все иное – и мы этому свидетели,
Но вот ее границ мы сразу не заметили.
Приморская Норвегия взяла на абордаж
Нагорья, выстроив там низовой этаж,
Она вошла туда по фьордам клиньями,
Снабжая щедро их туманами и ливнями. 

Подгорья у Приморья – лишь его кайма. И во сто крат
Обширней их другая часть с названием «странфлат».
Там среди моря синевы невиданной
Десяток тысяч островов раскидано.

                         IV
Проехав те края, уверовал навеки я:
Вмещает три страны одна страна Норвегия.

                               15-21 июля 2008 г.
 

Барабанщик из Осло

Вечерний Осло. Улица Ёханс – образчик
Арбата нашего. По ней народ гурьбой бродил.
И в той гурьбе сидел мальчишка-барабанщик
И в барабан, стоящий на асфальте, колотил.

Игрою зачарована, толпа вокруг молчала.
Он выбивал из днища барабана дробный дождь,
В котором ни конца не различимо, ни начала –
Лишь бесконечная ритмическая дрожь.

Дрожь то взлетала круто вверх без робости,
То плавно устремлялась в самый жуткий низ,
То застывала в ровных дроботе и дробности –
Так капли ливня крупного стучатся о карниз.

А чтоб в потоках музыки обозначать цезуры,
Мальчишка обе палочки бросал внезапно вверх,
Затем, поймав их, продолжал играть… И никакой цензуры
Быть не могло в свободном творчестве для всех!

И было видно: убежден мальчишка в том, что
Его игра есть «супер» - самый высший класс,
Что ритм и строй игры он выбрал очень точно,
Что публике его игра летит и в бровь, и в глаз.

Великолепна наглость яркого таланта!
То, что ему должны внимать, он знает наперед.
Неважно как – за деньги иль бесплатно…
Вот вышел он… И слушает его народ.

                              21 ноября 2007 г.

Девочка с жемчужной серьгой
[Картина Яна Вермеера Делфтского, 1665 год]

Девочка с жемчужною серьгою!
Наконец я понял до конца,
Почему знакомо мне – изгою –
Выраженье твоего лица.

Ты глядишь в меня с недоуменьем:
«Как решился ты судьбой играть –
В старости разбрасывать каменья,
Позабыв, что надо собирать?

Отвечай-ка!» – молит – «Что ж ты мнешься?» -
Дрогнет синезолотой тюрбан. –
«Так вернешься ты иль не вернешься?
Так пропал ты или все же пан?» 

Я скажу: «Житье не лучезарно
Ни в Москве, ни в Лондоне, мой друг.
Я люблю Россию, но...»
                         Внезапно
Что-то вдруг изменится вокруг.

Девочка безбровый лик насупит,
Щеки перестанут розоветь...
На лице у девочки проступит
Трехсотлетних кракелюров сеть.

                              11-12.2.2009

Усмешка Джиоконды

Мы все серьезничаем слишком,
Вслух рассуждая о себе,
О том, что мы не шиты лыком,
О нашей непростой судьбе.

И неизменно, год от году,
Услышав это, всякий раз
Я вспоминаю Джиоконду,
Хитрó глядящую на нас.

В ней зрители души не чают
Уж лет пятьсот. И всем она
Усмешкой странной отвечает,
Где скрыта истина одна:

«Смешны венцы, награды, нимбы –
За них не дашь и медный грош.
Ведь кто б ты в этой жизни ни был,
Ты, как мы все, увы, умрешь».

                              22.5.2009

        Париж

Париж удобен и уютен
Во всем – от мостовых до крыш.
Его уют ежеминутен
И всюду он – таков Париж.

В Париже все на удивленье
И гармонично и пестро.
Двух качеств этих единенье –
В любом дворце, в любом бистро.

Здесь воздух не таит угрозы,
И даже грозный Нотр-Дам
Окон готические розы
Гостеприимно дарит вам.

Здесь в парках плещутся фонтаны...
По паркам тянет побродить,
Сесть на скамейку под каштаны
И в одиночестве побыть.

А можно выйти на бульвары,
Где людно так, что просто «ах»,
И там послушать тары-бары
На всех планетных языках.

Своею людностью всегдашней
Пусть не пугает вас Париж:
Взлетев на Эйфелеву башню,
Над всем Парижем воспаришь!

                             23.5.2009

Депардье в Париже

                I

В славном городе Париже
В час, когда храпят портье,
Мне во сне явился рыжий
Лик Жерара Депардье.

Бог мой, что же за фактура!
В храме дерзкого лица
Совместила Мать-Натура
Ликов массу без конца.

Мне, поймите, стало жутко,
Что в Жераре как в окне
Бога лик и лик ублюдка
Возникают наравне.

В нем срослись Лицо и Морда,
Он с Парижем сходен как
Нотрдамский Квазимодо
И роденовский Бальзак.

                  II
Депардье – легенда, идол...
Но, поверьте, я не вру,
Нам Париж возможность выдал
С ним столкнуться наяву.

На одном из перекрестков
Видим, что в машин орде
В пиджаке в гламурных блестках
На «Ямахе» - Депардье.

Нас заметив, он ответил
Нам улыбкой простаков,
Вздрогнул при зеленом свете,
Газ врубил – и был таков.

...Жору я с тех пор не видел,
Но запомнилось навек –
Не ублюдок он, не идол –
Просто милый человек.

                    10.11.2009