Случайно, а может быть и нет, но именно в конце июня я вдруг открыла шкаф и стала перебирать старые дневники и письма. Оказалось – почти круглая дата, 45 лет.

Это было летом 1973 года. Первая дальняя практика, традиционная для географического факультета МГУ после второго курса, когда все мы год отучились уже по выбранной специальности. В нашем случае это была биогеография. Учиться было у кого. Один перечень, без регалий, впечатляет: А.Г. Воронов, А.П. Кузякин, А.М. Чельцов-Бебутов, Н.В. Тупикова, Н.А. Гладков, Н.Я  Таскаева, Д.Д  Вышивкин, В.Ф. Максимова Плюс те, кто тогда был помоложе, а сейчас – золотой фонд, начиная с Н.Н. Дроздова, - С.М. Малхазова, Г.Н. Огуреева. 

Практику в тот год было решено устроить в Туркмении, в заповеднике «Репетек», где работала тогда еще и песчано-пустынная станция института пустынь Академии наук. 

 

Поехало нас, в основном 18-19-летних детей 12 человек – одна оказалась в декрете. Плюс – 13-летняя дочка Н.Н. Дроздова, Надюшка, плюс «вечерница», Ольга Николаева, работавшая на кафедре лаборантом. Руководили все этой братией трое. Главной была Елена Григорьевна Мяло, которой было едва за сорок, Лариса Викторовна Комарова и Петр Дмитриевич Гунин, оба чуть за 30 лет. Тогда все они были кандидаты географических наук. Впоследствии   Е.Г. и П.Д. стали докторами, а Л.В. довольно рано ушла из жизни. Нет уже и Е.Г. и П.Д.  

Наверное, именно здесь следует сказать с высоты прожитых лет и опыта, в том числе педагогического, что практика была подготовлена и проведена блестяще во всех отношениях – и организационно, и методически, и психологически, и познавательно. Было учтено все – и чему нас учить, и куда водить, и на чем возить, и что показывать, и чем кормить и поить. Нам тогда, конечно казалось, что все идет своим чередом, само собой. Можно теперь только догадываться, как эти трое, в своем штабном домике, головы ломали над каждым днем пребывания и работы в экстремальных условиях на 45 градусной жаре совершенно неподготовленных ни в каком отношении детей. Ну, может, трое-четверо были повзрослее, но из-за этого они стали не проще, а труднее управляемыми, особенно ребята после армии, нигилисты и анархисты. Но они нас не только учили, но и, по большому счету, воспитывали. Старались привить понятие о научной этике, вбить в наши головы принципы существования в экспедиционных сообществах и в малых группах, в частности. Все это не прошло бесследно. Причем, даже если имело совершенно противоположный результат, все равно формировало личность.

Но мы к экспедиции готовились - панамки купили, шорты. Под главным зданием МГУ, как можно догадаться, – огромные многоэтажные подземные помещения. Кроме известного всем бассейна и, конечно, бомбоубежища, там в те времена были склады экспедиционного оборудования и снаряжения. Нас туда и повели получать тяжеленные ватные спальники, вкладыши, вьючники, бинокли и показали, как там все устроено. Это было такое погружение в романтическую атмосферу предстоящего путешествия! Как закупались продукты, канцелярия и все, что потом нам было нужно, я не помню, но вещей было много. А мальчиков – только трое на десять девиц.  Правда, двое ребят были на 5 лет нас старше, после армии,  а среди девочек тоже были относительно взрослые. Кстати Миша Викторов приехал позже – ехал он не с нами, но провожать пришел. И еще – я не помню, чтобы мы сдавали какие-нибудь деньги!  Факультет оплачивал ВСЕ.

Сессия на полевых факультетах в мае, и мы выехали с Казанского вокзала на поезде Москва-Ашхабад до станции Репетек, наверное, 31 мая, потому что уже 2-го июня я писала с дороги, что проехали Аральское море.

 

Здесь надо отметить несколько моментов, которые определили возможность прочитать мои дневниковые записи, сделанные 45 лет назад. Во-первых, это собственно, полевые дневники. Их ведение было обязательным ежедневным уроком, причем требовалось делать пометки на маршрутах, а вечером описывать, что и где делали, записывать впечатления, это и называлось «вести дневник». Отлично помню, как А.М. Чельцов напутствовал Ларису Викторовну: «Не давайте им писать письма! Потому что они все будут выкладывать не в дневниках, а там». Как же он был прав! Действительно - дневник мой пустынно сух и содержит только конспекты лекций, записи с маршрутов, рисунки, отметки о встреченных животных и растениях. Все эмоции и события были отправлены в Москву. Но мне в этом смысле повезло – мой адресат их сохранил, а потом вернул!

И еще о дневниках: нас учили делать записи только на одной странице и обязательно простым карандашом ТМ (твердо-мягкий!), как в космосе. В результате все легко читается до сих пор. И если репетекский дневник никаким испытаниям не подвергался, то другие могли бы оказаться не читаемыми, если бы велись иначе – перевернутые лодки, ливни, когда промокаешь до трусов, опрокинутые кружки с чаем (и не только) – тогда записи, сделанные чернильными и даже шариковыми ручками, расплывались… 

И вот первые впечатления из письма от 4.06.1973 г.: «Мы живем на территории заповедника, здесь саксауловый лес. Настоящий лес, но дерево это волшебное – оно все прозрачное, воздушное, но образует довольно тенистые аллеи. 

 

Сегодня у нас день устройства быта. Я с одной девочкой напросилась сдуру дежурить по кухне. Это адский труд. Печка на самом солнцепеке, топить дровами нужно, а есть по-человечески никто не хочет. Так, мартышкин труд…Жара здесь, конечно страшная, в тени +43. Все надуваются зеленым чаем, он очень хорош в жару: пьем почти кипяток, пОтом исходим, но зато спинка становится мокренькая и холодненькая... Спим мы кто где. Руководство – в отдельных домиках, а мы на раскладушках где-нибудь на территории или на веранде главного корпуса, или на полу в общежитии (раскладушек на всех не хватало)».

И дальше: «Зверей здесь много, особенно птиц (!!!). Живности типа жуков очень много, они все презабавные, выползают вечером. Видели уже фалангу и скорпиона – страхолюдины такие! Фаланга, оказывается, довольно крупный зверь, сантиметров 10, попадаются они достаточно редко, на людей не бросаются». 

Сейчас читать все эти детские письма ужасно смешно. Там и про наши взаимоотношения, и про местные обычаи, о которых тогда услышали впервые, не считая фильма про кавказскую пленницу, и про организацию быта, и про расписание работ. И стоит заметить, что за исключением учебной геоботанической практики в Красновидово после первого курса никто из нас ни в каких экспедициях раньше не был. А для нескольких из нас, и для меня, в частности, не было и геоботаники – то есть просто чистый лист. 

Обобщая информацию о бытовых условиях, можно отметить некоторые нюансы. Во-первых – вода. Там был технический водопровод (кран из земли во дворе и душ). Можно было умываться и охлаждаться, мыть посуду и овощи. Питьевая вода стояла во флягах – откуда, я забыла, кажется была какая-то скважина, мужики туда ходили – или ездили? Вроде был там огромный бетонный резервуар (откуда туда она попадала, я тоже не помню)?

Во-вторых, туалет, естественно, на улице. С ним было два прикола – у Н. по дороге туда (или обратно) как-то днем расплавились вьетнамки, а в другой раз из-под крыши змеюку какую-то выгнали. Говорили, что кобра до нас жила и под настилом пола в душе. 

В-третьих - жилье. Общежитие представляло собой одноэтажное строение с прихожей по центру (там фляги стояли с водой) и двумя большими комнатами по обе стороны. Ни о каких кондиционерах или вентиляторах речи, конечно, не было. И спали мы там на полу в спальниках или во вкладышах, головой к стене. Каждую постель на день скатывали и на этих скатках можно было сидеть как на диванчике и писать что-нибудь или трепаться в часы «сиесты». Белое здание песчано-пустынной станции, в котором проходили наши камеральные часы, было очень толстостенным, поэтому там было относительно прохладно даже в самую страшную дневную жару. Кроме того, там были подвальные помещения, в которых можно было и жить, и работать. И была веранда, на которой тоже вполне можно было ночевать…

 

В-четвертых – питание. Продукты хранились в земляном погребе и в холодильнике, который стоял в штабном доме. В поселке на станции был магазинчик, где покупали хлеб, парварду (это такие подушечки из сахной пудры и муки), сахар. Был и шоколад, но его можно было есть только из морозильника, а у нас его не было. В поезде из Москвы можно было в буфете вагона-ресторана купить овощи и даже апельсины, или еще что-нибудь вкусненькое, в том числе спиртное (помню было сухое белое вино), но я ни разу этого не делала. 

Про еду и воду потому важно, что подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию при таком быте было элементарно, что и произошло с одним из наших парней, которого отправили в Чарджоу в поликлинику и его там собирались госпитализировать, потому что это была дизентерия. Но он сбежал и лечился на ногах, чувствуя себя соответственно. А начальство считало его тогда симулянтом и саботажником. Готовили на печке, топили саксаулом. Именно тогда я научилась его колоть без топора, который просто отскакивает от этого дерева. Дежурили по очереди, а дежурные освобождались от маршрутов. Очень старались приготовить что-нибудь интересное, повкуснее. Лучше всего получалось у Иры Егорычевой, хорошо готовили и девочки из больших семей. Мне, бабушкиной внучке, было трудно, но я тогда не понимала этого, да и училась быстро.

В-пятых, болезни. Про пищевые инфекции я уже упомянула, пару раз были инциденты с употреблением технической воды – она была солоноватая и обладала послабляющим действием. Я дважды сильно падала, были растяжение связок и ушиб колена с отеками. Фролова кусали рептилии – то варан, то полоз… Но больше всего из болезней наши руководители боялись тепловых ударов, почему крайне тщательно следили, чтобы мы выходили на маршруты не позднее 5.30 часов утра, носили панамки и не шлялись после 10 часов по солнцу. И, конечно, запрещали загорать, что рвались делать белотелые московские барышни. Но избежать этого недуга не удалось в том числе и из-за того, что погода в то лето стояла аномальная – все два месяца +43-45 в тени и ни облачка. Я перегрелась первой, было обидно, что это случилось как раз в тот вечер, когда мы отмечали начало экспедиции, все пили и пели, а я стонала и плакала (у меня с тех пор такая реакция на температуру). Но отлежалась, обошлось однодневным подскоком температуры под сорок и слабостью на пару дней. А вот у некоторых девиц были кроме температуры под сорок и рвота, и бред, и галлюцинации… 

Экспедиция, как я уже писала, была учебная. Мы знакомились с флорой и фауной, запоминали русские и латинские названия растений и животных, учились учитывать птиц на пеших и автомобильных маршрутах и грызунов разными методами – отмечали на маршрутах жилые и нежилые поселения, ставили заборчики и давилки. Отловленных зверьков препарировали, тренировались в таксидермии. Делали описания ландшафтов и растительных сообществ, старались запомнить, кто какие следы оставляет за ночь на песке. Мотали на ус все то, что рассказывали нам о пустынных биоценозах и обитателях Валерий Кузнецов и Владимир Каплин – молодые тогда специалисты, кандидаты наук, будущие зубры биогеоценологии, экологии и охраны природы. Конечно, открытий никаких мы не делали, но именно эти данные мы сами обрабатывали и делали потом курсовые на своем материале. Ну и в плане мониторинга для заповедника это тоже имело значение. То есть все это было не напрасно, хотя временами нам тогда так и казалось.

Три дня маршруты были рекогносцировочными. Нам рассказывали про историю Репетека, называли встреченных птиц и растения, показывали гнезда птиц, поселения полуденной и большой песчанок, говорили о роли в экосистемах крупных копытных и омоховении песков (когда пустыня покрывается коркой мха Tortula desertorum), о природно-очаговых болезнях (там лейшманиоз очень распространен, пендинская язва), рассказывали о развевании и закреплении песков, о размерах корневой системы пустынных деревьев, о наличии подземных вод в пустыне и их индикации. В дневнике – зарисовки гнезд, птиц (из определителя). 

Потом начались учеты птиц, и в дневнике очень подробно описаны методики учета на маршрутах цепью из 10 человек, с использованием аэрофотоснимков, и принципы экстраполяции полученных данных. А вот отрывок из письма: «Сегодня мы лазали по барханам с целью учесть птичек, которые там попадаются. Мы этим делом занимаемся уже третий день, но в разных ландшафтах. Огромные горы песка выглядят в лучах восходящего солнца потрясающе. Их поверхность от ветра напоминает стиральную доску (вставка сегодняшняя - эх, кто сейчас знает, как она выглядит и что это такое!!!), а эти неровности дают из-за теней рисунок типа тигриных полос. А в целом картина застывшего моря с огромными волнами. Но ходить по ним очень трудно. Песок набивается в кеды и собирается в микро барханчик – он мешает и противно. Кроме того, по песку вообще тяжело шлепать. С крутой горы пытаешься сбежать, а нога по голень засыпается песком – я летела на животе метра три вместе с биноклем и элегантной красной панамкой».

После учетов птиц настал черед учета и картографирования поселений песчанок на маршрутах и на пробных площадях с применением аэрофотоснимков, а затем и этологических наблюдений за большими песчанками на обнаруженных норах - колониях. В дневнике с 6 до 8.30 утра описаны все действия зверьков, которым мы с Ириной Вороновой дали имена Облезлая, Молодая и Рыжая. И ведь сидели как пришитые под кустом, пока нас не прогнало солнце!

Мне все нравилось, хотя были какие-то трения, кто-то раздражал (особенно ребята, которые сразу же влились в развеселую команду из Ленинграда, обитавшую в подвале, и пьянствовали с ними по ночам), что-то друг другу доказывали, воображали, гордились знаниями, демонстрировали компетентность, притирались характерами, и учились друг у друга. Стишок той поры, из письма: 

 

Репетек - это просто отлично!

Репетек - это очень грустно.

Я друзей хочу видеть лично, 

Разговаривать с ними устно.

Звери, птицы - они мне дрУги!

Я их очень люблю, честно.

Но нужны мне не лапы - руки

И в пустыне, и повсеместно.

Как мне нравится это небо,

Это солнце и мушек стаи...

Кто ни разу в пустыне не был,

Путешественником не стане!

Иногда мне бывает трудно -

Это значит, еще не привычна.

Но зато я знакома с верблюдом

Не по книжке с картинками - лично.

Если спросит: "Куда от буден?"

Ненормальный, как я, человек,

Мой ответ непременно будет:

"А попробуйте в Репетек!"

 

Потом начались далекие автомобильные маршруты для учетов в дальних заповедных местообитаниях. Машины были в основном трехосные ЗИЛы с высокими бортами. Ездить в них по барханам можно только стоя, и это запомнилось как плаванье. Были и ночевки в пустыне, прямо на песке. В одном из писем это описано так: «Огромное небо и бесчисленная россыпь звезд. Действительно, будто стоишь перед вечностью и упасть боишься, такое небо близкое и глубокое».

Автомобильная часть экспедиции складывалась так: вечером выезжаем, ставим давилки или заборчики, перекусываем у костра и ночуем в пустыне, утром собираем улов, снимаем давилки и возвращаемся на стационар. Там в самую жару спим, потом обрабатываем мышей (песчанки в основном), измеряем, взвешиваем, вскрываем, записываем все в журнал и к вечеру отправляемся в новое место на машине. 

В письме я описала процесс и переживания, с ним связанные, так: «…дерём мышей. Знаешь, это очень противно. Ведь они в основном попадаются ночью, успевают к утру протухнуть. Запах такой, что хоть ложись и помирай. Ловятся они все, в основном, за голову – тянутся к приманке, а тут их - по черепу, череп, естественно, вдрызг, поэтому мы с них шкуры не снимаем, потому что для коллекции обязательно нужен черепок. Их, конечно, жалко. Ставишь давилки и просишь Бога, чтобы их было поменьше. Да и нам тогда легче. А на моих давилках уже два раза попадались мышки, прищемленные за лапку.  Они совершенно живые были, наверно, недавно попались. По правилам их вообще-то придушить надо, но у меня рука не поднимается, я их отпускала – ничего выживут, тем более, что лапка покалечена только в кисти». 

Вот так зоогеография давалась – это были первые шаги: «Спали часа 4, а потом встали – и пошли по маршруту. Устали, конечно, страшно, но зато очень много всего видели, поймали полоза – это такая змея, 3 см в диаметре и 1,2 м длиной. Сначала думали, что это эфа – они довольно похожи, только что эфа ядовита, полоз – нет. Но, тем не менее, он неслабо тяпнул Ф. нашего, его вообще все пресмыкающиеся любят кусать. Видели очень симпатичного геккончика – маленькая нежная ящерица с кошачьим носиком, и облизывается так же. Поймали тарантула и довольно много фаланг. Такие страшилища, жуть. А на моих шортах посидел тушканчик – когда мы проснулись, обнаружили следу, проходящие прямо через них».

В дневнике очень подробно описаны все типы пустынных биотопов - черносаксаульники, белосаксаульники, кандымники, пески с песчаной акацией, такыры и т.д. Я именно тогда увлеклась картографированием местообитаний животных, их классификациией и дешифрированием аэрофотоснимков, старалась обязательно привязать все места, где делались учеты к конкретным контурам и обловить все то, что еще не обловлено. Забыла напрочь, но кажется я первую курсовую по Репетеку писала, по мышам.  

Огромный массив новой информации мы освоили, съездив на Каракумский канал, куда нас повезли в конце июня. Большой маршрут, совершенно новые места, а главное – уникальное рукотворное сооружение, которое перекроило не только экосистемы, но и вековой уклад жизни людей. А по большому счету именно он положил начало деградации и исчезновению Аральского моря, до сих пор забирая воду из Аму-Дарьи.  Тогда мы про это не говорили, просто очень было интересно. Ехали с ночевкой километров 110 км, встали лагерем под мостом через канал в районе Захмета. Из письма: «Сразу влезли в воду… В канале довольно сильное течение – если плыть перпендикулярно берегу, то доплывешь метрах в 60 ниже… В жару купаться невозможно, потому что песок на берегу раскален так, что пройти по нему может только верблюд, да и то в кедах». 

А в дневнике записано все, что нам рассказали. Про фильтрационные водоемы, про не выстеленное ничем русло канала, про огромные из-за этого потери воды, про уникальные инженерные решения, которые были использованы при проектировании трассы канала. Были обзорные экскурсии, и нам рассказывали про зарастание берегов канала и озер тростником, что еще увеличивает потери воды за счет транспирации, про влияние обводнения на распространение и численность грызунов, про изменение эпизоотической обстановки, про околоводных и водоплавающих птиц, про зарыбление водоемов и динамику численности животных, связанных с каналом. 

Конечно, мы ловили рыбу – и на удочки и сетью, которые нам дали на время местные жители. Варили уху, жарили – сазаны, судаки, сомы, чехонь, плотва, жерех. Все это было для меня впервые и поэтому вызывало щенячий восторг. Даже озерко с прозрачной водой казалось волшебным: «Представь – желтый песок, бирюзовая вода – чистая, прозрачная, без течения, и бездонное небо!.. Сколько раз я там повторяла, чтобы мгновение остановилось!»

Жизнь в Репетеке после канала изменилась: уехала Елена Григорьевна. Мы все еще ходили в маршруты, но уже как-бы по выбору: посмотрели, как работали ленинградцы, которые на самом деле были художниками, но подрядились помогать специалисту-почвоведу, который заставил их раскапывать корневую систему небольшого саксаула…

А мы стали немного свободнее, расширили сферу общения, знакомились с местным населением, даже стали ходить через дорогу в кино и в магазин. 

 

Познакомились со специалистами песчано-пустынной станции, директоро Суханом Вейисовым и Какабаем Атаевым. Через много лет потом я встретилась с Какабаем как с родным. 

 

Съездили в Мары – областной центр Туркменистана, посетив там восточный базар со всей его тогда еще не виданной нами экзотикой, накупили знаменитых чарджоуских дынь. Именно там я первый раз покупала книги, что стало обязательным потом во всех экспедициях: в те времена в Москве книги были недоступны, а все магазины страны снабжались ими по разнарядке. Спроса на них, естественно, почти не было, и собственную библиотеку я формировала именно так.  Ибсен, Бунин, Рабле, Достоевский и даже 25-й том современной фантастики. А еще мы с Мирутенко (мы к этому времени подружились) были приглашены в гости к Кузнецовым. Они были москвичами: Валерий Иванович – выпускник нашей кафедры, сотрудник заповедника, его жена – скрипачка и трое детей (или тогда еще один?). Именно их быт, организованный своими руками, все эти навесы, топчаны  и дастарханы на улице, мебель, книжные полки, густо заставленные книгами, столы, занавески, сухие цветы, какие-то картины, коряжки, поделки… в общем, со вкусом и любовью свитое гнездо, заронил в моем сердце мечту о ТАКОЙ работе, ТАКОЙ семье и ТАКОМ доме. 

Еще интересная деталь – мало того, что практически бесплатно все это получали, нам еще платили стипендию! И выдали прямо там! Конечно, мужики сразу съездили в Чарджоу (на проходящих поездах можно было) и привезли всяких вкусностей и сухого вина, чтобы отметить день рожденья Петра Дмитриевича.

Закончилась эта экспедиция феерическим круизом по городам Узбекистана. Это было первое прикосновение к огромному пласту азиатской культуры, который я полюбила навсегда.  Наши дорогие учителя, Лариса и Петя (именно так мы их между собой звали), взяли на себя труд не просто свозить нас в Бухару, Самарканд и Ташкент. Они договорились насчет экскурсий и проживания в общежитии университета в Ташкенте, возили нас в урочище Аманкутан, на водохранилища, знакомили с совершенно нам неведомой древней архитектурой и историей и даже лазали с нами в пещеры. Они же рассказывали о том, как надо себя вести среди другой культуры, объяснили, что если ты не хочешь, чтобы к тебе приставали на улице в городах и кидали камнями в кишлаках, не ходи в шортах и с голым животом! 

Вот такая была у нас 45 лет назад учебная полевая практика. И запомнилось это на всю жизнь не случайно. Через много лет на мой вопрос о том, всех ли своих выпускников помнит Елена Григорьевна, она ответила: «Ну что вы Марина…Вы же были очень своеобразной группой. Я с ужасом вспоминаю, как я согласилась на эту авантюру». Уж очень необычными были эти края, экстремальной - погода, яркими личностями - однокурсники. Мы многое узнали, многому научились, и что уж там говорить, именно там стала зоогеографом я. Через год мы уже совершенно самостоятельно вели учеты птиц и мышевидных грызунов в Сары-Челеке, пополняли кафедральную коллекцию, составляли карту местообитаний животных и путешествовали по горам Средней Азии. Но это, как говорится, уже совсем другая история.